Я у себя одна, или Веретено Василисы. Екатерина Львовна Михайлова

ничего не случится», и «как я выжил, будем знать только мы с тобой» – далее по тексту. Тексту, десятилетиями воспроизводившемуся как заклинание, хотя война давно закончилась: на школьных конкурсах чтецов, на концертах – где угодно. Мужественный Симонов с трубкой озвучил самую что ни на есть первобытную фантазию о женском всемогуществе: «она» может уберечь – или нет! – только одной силой чувства и мысли. Отголоски докатились до шестидесятых: «Я люблю вас нежно и жалеюще, но на вас завидуя смотрю: лучшие мужчины – это женщины, это я вам точно говорю». Или «за то, что ты во всем передовая, что на земле давно матриархат» – рифмуется с «хохотать» и «такая мука – непередаваемо».

      И уже в мирные времена случилось так, что идея (или, скорее, переживание) силы и самостоятельности для наших женщин часто выглядит непривлекательной. Не потому ли, что она прочно связана в родовой памяти не с успехом, а с бедой, не со свободой, а с покинутостью, не с возможностями, а с необходимостью выживать. Сила эта сама себя не любит, она не «для», а «от». Шутки-прибаутки «на тему» отчетливо сигналят: надоело! Вот, к примеру, весьма характерный лимерик:

      Гражданка одна из России

      Влезала, куда не просили:

      Из хаты с огнем,

      Из стойла с конем

      Пинками ее выносили.

      Не лезь, то есть, пока не позовут (не призовут?) – спасу нет от твоего непрошеного героизма по привычке! Извините, дяденька, мы не нарочно…

      И никто не скажет наверняка, сколько времени уйдет на то, чтобы в женском сознании сила и самодостаточность зазвучали и окрасились иначе, стали восприниматься как радостные, творческие, рожденные не для бараков и оборонных заводов – и не связанные с катастрофами, с прямым или символическим убийством мужчин. Наблюдения сегодняшней жизни к оптимистическому прогнозу не склоняют…

      А что касается групп, которые не «должны», а на самом деле моделируют ситуации реальной жизни, даже если эти модели нам не очень нравятся… Странным образом возникает противоречивая картинка – двенадцать активных заинтересованных женщин, двое напряженных дядечек; при этом им приписывается статус, на который они даже и не претендуют. Это довольно нелепо: «мужская фигура власти» существует как мифологическая, составляет важную часть женской оценки ситуации – «как сядешь, что скажешь» – а реальные-то мужчины в этой ситуации оказываются в двусмысленном и трудном положении. Их не слышат, им не доверяют… Преодолеть это, конечно, можно – и вспомнить группы, где удавалось прорваться через барьер «гендерных стереотипов», тоже можно. Но… чем сохранять верность групповому канону и мучительно добирать всякий раз «хоть каких-нибудь» мужчин, не честнее ли признать проблему?

      Сегодня она, возможно, даже острее, чем тридцать лет назад. Если в дремучие советские времена существовала шутка – опять-таки компромисс агрессии с социальной нормой – про мужчину как «три Т» (тахта, телевизор, тапочки), то в нынешние времена мы уже