B отца пошел суровый мой
Уклад, телосложенье;
В мамашу – нрав всегда живой
И к россказням влеченье[19].
Мать Гёте по возрасту была ближе к своим детям Вольфгангу и Корнелии, чем к супругу. Во время домашних уроков она тоже сидела в детском уголке – ей самой еще многому надо было научиться. Грамотно писать она так никогда и не выучилась. Впоследствии она не без кокетства предостерегала своего сына не мучить его собственного ребенка: «не мучай мальчика правописанием – может, он пошел в этом в бабку»[20]. Она упорно писала так, как говорила и слышала, но при этом осознавала, что всегда находит нужную тональность в речи и письме и наделена талантом образного, живого повествования: «Дар мой, данный мне Богом, – это живое изображение всех вещей, что врезаются мне в память, больших и незначительных, правдивых и вздорных, так что в любом кружке, где мне случается оказаться, все радуются и смеются, если я что-то рассказываю»[21]. Так оно и было. Детям она рассказывала сказки. Однажды в воскресенье Вольфганг вынес кресло, на котором она обычно сидела, рассказывая сказки, во двор и обвил его цветами. Матери доставляло удовольствие погружаться в мир своих детей, потому что в ней самой еще жила детская душа. Отсюда и ее талант, и любовь к сочинительству. Она сама «больше всего на свете» хотела каждый вечер плести нить своих историй, чтобы Вольфганг сидел у ее ног, не сводя с нее своих «больших черных глаз» и сгорая от гнева и нетерпения, если что-то в рассказе было ему не по вкусу. Однажды на следующий день после вечерней сказки Гёте поделился с бабушкой, как, по его разумению, эта сказка должна закончиться, а та передала матери, которая в тот же вечер завершила историю в точности так, как хотелось ее сыну. Тот был счастлив: «с сияющими от радости глазами» следил он за «воплощением своих смелых замыслов»[22].
Мама привносила в домашнюю жизнь сказочное волшебство, она же устанавливала мир и согласие, если в том была необходимость. Когда отношения с квартировавшим в доме французским лейтенантом Тораном стали напряженными,