– Да слыхали мы это уже,– скривился Кот.– Политинформации, то, се. Зверствует мол Фюрер. А люди говорят, что жить можно. У меня кореш два раза через линию фронта мотался, до Варшавы и этого… Парижа добрался. Говорил, что ни штяк живут.
– Что же он вернулся тогда целых два раза? Вербанутый явно был Абвером. А ты уши развесил. Ему там "ни штяк" было и он решил вернуться к нам в свинарник, чтобы рассказать как там "ни штяк"? Через линию фронта прополз, жизнью рискуя. Нашел тебя, похвастался, как ему там хорошо и обратно уполз. Ты что, Котяра, с мозгами совсем не дружишь? Напряги пару извилин. Ты бы на его месте стал бы туда-сюда таскаться? Садись рубать и в следующий раз, когда своего корешка встретишь, ставь смело к стенке. Тогда он тебе, может быть, правду выложит, за сколько подрядился галифе немцам лизать.
– Так что же за Ёську рябого, что ли воевать теперь? – Котов, полез в печь ухватом и вытащил из нее чугунок с вареной в мундире картошкой, которую разыскал в мешке стоящем в углу. Картошка была прошлогодней проросшая ростками, но еще крепкая, так что он отварил ее целый ведерный чугунок. Слив воду в ведро и высыпав ее на стол, Котов уселся рядом с молчащим Викентьевым и, вскрыв банку тушенки финкой, вывалил ее содержимое в чашку. Нарезав хлеб толстыми ломтями, он принялся намазывать их тушенкой как сливочным маслом.
– Не за Ёську, а за себя. Ёськи приходят и уходят, а Родина остается. Сейчас Ёська у руля оказался и делает все, что может, чтобы сохранить территорию. Значит, нужно ему помогать. Вот и вся политинформация. Что тебе непонятно еще?
– Да