На обратном пути Инна вспомнила про Изольду, которая давно ждала ее в кафе на Васильевском острове, и припустила к метро – на станцию «Невский проспект». По дороге она достала мобильник. Тот, по счастью, был пока в зоне действия. Инна прислонилась к стенке и послала московской подруге очередную эсэмэску:
«Мусик, я в отчаянии. Здесь одни маньяки, графини и отравители».
Телефон запищал через пять минут:
«Одевайся теплее, а то в Питере метель», – советовала подруга. Как всегда, Машка писала только по делу. Инна как-то сразу успокоилась. Тонкая ниточка, связывавшая ее с Москвой, вновь завязалась. Инна знала: Машка подскажет выход из любой ситуации, даже самой безнадежной. И, улыбнувшись своим мыслям, Инна едва не проехала нужную станцию.
ИЗОЛЬДУ ПРИВОЗЯТ НА ТАЧАНКЕ
В роду Изольды всегда рождались красавицы. Быть ослепительно красивыми для женщин этой семьи казалось таким же естественным, как для других иметь, к примеру, два уха, поэтому никто из близких давно не обращал на их притягательную и изысканную внешность особого внимания. А незнакомые внезапно и надолго застывали в изумлении. Между прочим, мужчины в этой семье могли быть какими угодно: и низенькими, и корявыми, и невзрачными, на облике их дочерей все эти недостатки почему-то не сказывались. Ген красоты передавался из поколения в поколение по женской линии вопреки явной ненаучности этого факта.
Бабушка Ольга, приехавшая в Питер из Минска в конце двадцатых, поражала жителей Северной столицы тонкой талией, огромными серыми глазами и золотистыми волосами, уложенными волнами по тогдашней моде. А еще особым, наверное, польским шиком, с которым она повязывала косынки и закалывала брошки. Ольга имела редкую для женщин той эпохи специальность врача-психиатра, занималась в ординатуре под руководством профессора Шмидта, любимого ученика самого академика Павлова, и главным результатом этой учебы стало появление на свет ее дочери Изольды. Впоследствии Ольга не раз рассказывала (особенно она любила это делать в больших компаниях, откуда содержание всех разговоров плавно перетекало в Большой дом), что привезла Изольду из роддома на тачанке. Но как ни странно, этот политически безупречный факт биографии никак не сказался на благородной внешности и аристократических манерах дочери. Может быть, необычное имя не способствовало тому, чтобы слиться с пролетарской местностью? По правде, Ольга и дала его Изольде потому, что в душе мечтала: ее девочка предназначена не для этого серенького мирка, не для питерского коммунального быта с его общими кухнями, керогазами и убогими клеенками на кухонных столах, а для иной жизни, где житейское почти не играет роли, а главное – сила духа и интеллект, ну и, разумеется, красота, раз уж она столь обязательна для женщин их семьи…
Изольда резала в тарелке блинчики, вспоминала о матери и негромко рассказывала о жизни на чужбине. Ее руки, когда-то молочно-белые, с точеными пальцами, выдавали возраст увеличенными суставами и