– Так что же там произошло? – спросил он. – Слышал, что все это из-за несчастной любви.
– Пока не знаю. Никакой записки не нашли, но уже связались с родителями парня. Может быть, он оставил записку дома, или что-то в этом роде.
– Оценки здесь точно ни при чем. Прошла только первая неделя учебы.
– Никто ничего не знает. – Джим взял рюкзак со стола, засунул в него какие-то бумаги и застегнул молнию, после чего выключил свет. – Пошли на улицу.
Над кампусом стояла тишина. Единственными звуками, пока Джим с Хови шли на парковку, были звуки шагов Джима по асфальту и механическое жужжание коляски Хови. Дневная смена разошлась по домам, вечерники сидели на лекциях, и единственным, кого они увидели на улице, был член студенческого братства, расставлявший столик с кофе и пончиками перед зданием физического факультета. Официально лето еще не закончилось, но ветерок был прохладный, а траву покрывала роса.
Джим понял, что опять думает, почему ему так не хотелось возвращаться в Брею. Когда он приехал на прошлой неделе, записался на нужные курсы и поселился в общежитии, то решил, что все его сомнения были абсолютной глупостью. Дурная детскость, очень напоминающая идиотизм. Но сейчас, когда у него перед глазами стояли фотографии, сделанные Ричардом, а кампус был темным, холодным и пустынным, сомнения вновь показались ему обоснованными. Что-то в этом Университете беспокоило его, что-то раздражало. Даже сейчас, хотя он готов был свалить все на эти тревожные фотографии мертвого студента, Паркер знал, что смущает его что-то другое – нечто, чего он не мог определить, но что, тем не менее, было настолько же реально, насколько и окружающая его темнота.
Дрожь пробежала по его спине и шее.
– Куда мы идем? – спросил Хови. – В «Биллз бургерз»?
– Что? – Джим взглянул на своего друга и сморгнул. – А, ну да. Хороший выбор.
– Я не был там с прошлого семестра.
– Я тоже.
Хови сильнее нажал на рычаг своей коляски и, обогнав Джима, повернул налево и направился к съезду для инвалидных колясок, ведущему на парковку. Джим следил за своим другом. Когда на прошлой неделе он вернулся в Брею, вид Хови его шокировал. Казалось, что тот стал еще меньше и выглядел еще более хрупким, чем раньше. А его лицо похудело настолько, что напоминало череп. Джим почувствовал боль, когда пришел в общагу к Хови и тот открыл ему дверь, – это было какое-то пугающее, тошнотворное ощущение. Они никогда не обсуждали вопросы мускульной дистрофии – Хови был не такой человек, чтобы рассуждать о своей болезни, – и Джим решил для себя, что, так или иначе, болезнь приостановлена. Он никогда не задумывался о том, что она относилась к категории дегенеративных и Хови могло становиться только хуже.
Тогда он впервые понял, что его друг может умереть.
Джим хотел поговорить об этом, обсудить, оценить, но вместо этого задал вопрос, глупее которого было трудно придумать: «Как ты провел лето?»
– Сам знаешь, – ухмыльнулся