Курбский снискал славу первого русского политического эмигранта. Он был единственным в Московии, кто решился публично отстоять свое право на уход в Литву, доказать царю, что он – «из земли <…> без вины изгнанный», «скиталец, жестоко оскорбленный», – не является предателем: «А то, что ты пишешь, именуя нас изменниками, – говорил Курбский Грозному, – так мы были принуждены тобой против воли крест целовать, ибо есть у вас обычай, если кто не присягнет – то умрет страшной смертью», а между тем известно, «что если кто-либо по принуждению присягает или клянется, то не на того падает грех, кто крест целует, но всего более на того, кто принуждает»[91]. В своем третьем послании царю Курбский, ссылаясь на Священное Писание и жизнь Христа, пытался обосновать право человека на эмиграцию и объяснить Грозному, что он, православный государь, идет «против слова господня: “Если… преследуют вас в городе, идите в другой”». Выбор между жизнью в изгнании и смертельной опалой на родине был однозначно решен князем в пользу эмиграции. Однако не все было так просто, ибо Курбский «как князь имел право выбирать своего сюзерена, но как воин, командующий войсками, он бежал не по совести» и «отъехал» от Ивана Грозного в нарушении всех московских норм и понятий, да еще в период Ливонской войны[92].
Анализируя поступок князя Курбского, Н. М. Карамзин писал: «Бегство не всегда измена; гражданские законы не могут быть сильнее естественного: спасаться от мучителя; но горе гражданину, который за тирана мстит отечеству!», и Курбский «возложил на себя печать стыда» когда вместе с поиском «убежища от гонителя в самой Литве, к несчастию, сделал более: пристал ко врагам отечества. Обласканный Сигизмундом, награжденный от него богатым поместьем Ковельским, он предал ему свою честь и душу; советовал, как губить Россию, упрекал Короля слабостию в войне; убеждал его действовать смелее, не жалеть казны, чтобы возбудить против нас Хана – и скоро услышали в Москве, что 70 000 Литовцев, Ляхов, Прусских Немцев, Венгров, Волохов с изменником Курбским идут к Полоцку; что Девлет-Гирей с 60 000 хищников вступил в Рязанскую область… Сия последняя весть изумила Царя» и уже «все добрые Вельможи казались ему тайными злодеями, единомышленниками Курбского; он видел предательство в их печальных взорах» и «требовал доносов…»[93]. Изведя весь, оставшийся в Москве род Курбского, включая его мать, жену и сына, Грозный на этом не остановился и в 1565 году развязал опричнину, которая, однако, лишь увеличила число беглецов: