2.3. «Слово о погибели земли Русской» и монархический вектор древнерусской идейной парадигмы
В тринадцатом столетии появляется один удивительный по высокой поэтичности и смысловой насыщенности памятник древнерусской книжной культуры, который по достоинству должен быть оценен как один из шедевров общемировой средневековой литературы, – «Слово о погибели Русской земли». Сейчас известны два почти идентичных списка памятника: первый, более ранний – XV в. и второй, более поздний – XVI в.; оба списка одинаково дефектны и восходят к общему протографу, но список XV в. сохранил более древние черты. Памятник датируется серединой XIII в. «Слово о погибели земли Русской» – ключевой текст для понимания развития тех идей, которые были заложены древнерусской литературой еще киевского периода во владимирский период домонгольской Руси. Памятник этот являет собой текст, который вызывает ряд недоуменных вопросов у исследователей. В первом же смысловом блоке этого произведения: «О светло светлая и красно украшенная земля Русская… о правоверная вера христианская!» – прикровенно звучит тема святости земли, учитывая этимологическую и смысловую близость в славянских языках понятия светлый и святой. Светлость и красота земли обусловлены «правоверной верой». Мы вправе усматривать в этом пассаже книжный вариант былинной идейной парадигмы «Святая Русь», по крайней мере здесь тот же семантический ряд, который определяет Русь, как святую, избранную страну христианского народа в былинных произведениях. Второй пассаж этого небольшого, но чрезвычайно информационно насыщенного памятника определяет границы Русской земли. Что необходимо подчеркнуть, так это явные библейские реминисценции в описании рубежей Руси. Эти рубежи отделяют христианский народ от «поганых» стран. Автор Слова обособляет, четко очерчивая границы земли, покоренной русским князьям по воле Всевышнего. Иными словами, в прочтении данного пассажа через призму библейской традиции мы видим границы новой земли обетованной для молодого, «нового» христианского народа. П.А. Флоренский считает, что для средневекового сознания такое обособление тождественно одновременно и «освящению», и «обособлению для Бога», в Божий удел[86] [86].
Итак, первые два блока произведения дают нам