Император Галерий: нацлидер и ставленник тетрарха. Книга вторая. Лавры не жухнут, если они чужие. Айдас Сабаляускас

сестру, Ромула в эти дни напрочь забывала, отодвигала, отторгала, предоставляя её самой себе, словно не родную, а чужеродную. Стоп, что-то не складывается, не склеивается: а матушка ли это шептала? Вроде и не она, ибо голос был как будто низким, не женским, без ласки, присущей слабой половине, даже если эта половина не человеческая, а сверхъестественная. Впрочем, может, просто так казалось тогда, давным-давно, а голос на самом деле был высоким, но сдобренным полутонами и нотками, не позволяющими с ходу определить пол или даже физически-метафизическое происхождение источника звука. Так кто же или что это было? Может, некое Божество, взирающее на него, то на ребёнка, то на отрока, свыше? Или два разных сверхъестественных существа (одно – мужского с рогами и копытами, другое – женского пола), словно сам Рим, слились в мозгу слабого смертного в единое целое? Как разобрать? Как вытащить из детской памяти недетскую истину в последней инстанции?

      – Это Юнона, сестра и жена великого Юпитера-Зевса! Они парой восседают на троне горы Олимп и правят миром, – так не раз говаривала во времена оны Ромула, и цезарь вспомнил незатейливые, деревенские, клишированные, шаблонные, но волнительно-волшебные, как неиспробованный нектар Олимпийцев, слова матери ― простой сельчанки, тоже рогулихи.

      «Но, может, матушка ошибалась, и это был сам Юпитер, верховный Бог всего Пантеона? А вдруг? Чем Он не шутит? Только вот… он безрогий и бескопытный», – думал Галерий и тут же отбрасывал эту мысль прочь, как крайне сомнительную, некомпетентную и даже несостоятельную.

      Император снова прогулялся по небесам бойким расшоренным взглядом: из одного конца в другой и обратно. Как приятно, когда не мучают державные заботы, вот только пальцы совсем отказали, словно тормоза у скакуна, когда его удавалось разогнать до карьера. В который уже раз цезарь зрачками повторил эту круговерть: всё возвращается на круги своя. Время, как и пространство, тоже было сбито в кольцо. Небосвод так необъятен, что недолго и утонуть в нём ненароком, захлебнувшись в атмосфере водянистого пара-коктейля из рваных белёсых облаков, тьмы тьмущей звёзд и одного-единственного серебристо-немолоткастого серпа. Галерию даже показалось, что созвездие Рака, словно подавая таинственный сигнал, пошевелило ослиными ушами и чересчур отчётливо фыркнуло. И даже неодноразово зафырчало. Нет, не этого он ждал, идите-ка вы прочь, все знамения и символы неблагородной и упрямой скотинки! Брысь отсель! Галерий глянул на своего коня и тут же осознал: в реальности звуки издавал его скакун, но кто же тогда в небесах шевелил ушами? Быстрого, логичного и содержательного ответа в рогульском сознании не нашлось, кроме наиболее простого и формального: «Все мы немножко лошади, каждый из нас по-своему». Цезарем само собой разумелось, что ослами, как и рабами, были не «мы», ибо рабы не мы.

      Император тяжко вздохнул и продолжил искать глазами супругу Юпитера, свою давнюю покровительницу: только эта версия, навеянная воспоминаниями об иллирийских (а впрочем, может, и дакийских)