Звонок на переменку. Благодатная музыка!
– Каретников!
Обернулся на голос. За спиной маячил Серега Шпика, самый крепкий и сильный парень их класса. Высокий, стройный и мускулистый, с симпатичным, мужественным профилем лица. Именно в него влюблены все девочки не только их класса, и самое главное, он прекрасно это знает. Знаниями не блещет, но и не в последних рядах по учебе. Держится на плаву. У Каретникова с ним не совсем «лады», два медведя в одной берлоге не уживаются. Скажем так, паритетные отношения на грани войны и мира.
– Чего тебе?
– Дай алгебру списать.
Михаил по алгебре дока, ему она дается легко, без напряга, в отличие от русского языка. Круто! С чего это его главный недоброжелатель помощи просит? Брошенный взгляд «по секторам» дал информацию, что их двоих как бы оставили на индивидуальную «разборку». Только по какому это поводу? Он уже забыл, откуда у юношеской неприязни ноги растут. Нужно выкручиваться. Ответил нейтрально, но с элементом подкола:
– Ты рамсы не попутал, болезный?
– Чего-о? Мало тебе нашего прошлого разговора?..
О! Спасибо, натолкнул на яркую вспышку воспоминания о былом. Тогда Шпикин кулак хорошо так воткнулся ему в живот, заставив от резкой боли согнуться в три погибели.
– …Короче, к Людке не подходи. Увижу…
– Да пошел ты лесом, Сереженька… – мило улыбаясь, назвал адрес назначения Каретников. Наверное, что-то сделал не так, лицо у одноклассника такое, будто удивлен и даже ошарашен нестандартным поведением товарища по общей борьбе за школьные знания. Сразу контраргументов найти не смог, выдавил из себя:
– Ну-ну!..
…Школьная столовая напрягла. Навела на унылые мысли. Пахло в ней не вкусностями, а чем-то кисловатым с примесью запаха залежалой старой половой тряпки. На стеллажах в тарелках выставлены холодные омлеты непрезентабельного вида, мутные кисели странного цвета и совершенно хлебные котлеты. О вкусовых качествах еды судить практическим восприятием не решился. Вышел прочь.
Урок истории. Каретников выпал в осадок. В класс вошла она! Ольга Евгеньевна. Даже по прошествии стольких лет сердце в груди забилось пойманной в силки птицей. И воспринимал он историчку как королеву. Ей не больше двадцати семи лет. Может и меньше, но наносная строгость на лице, попытка этим прибавить возраст вызвала легкую улыбку на его лице, ведь за возрастной ширмой молодого организма в нем скрывался зрелый мужчина, могущий по достоинству оценить