Легко и разбитно набился я в провожатые – послал, прости Господи, ей Бог попутчика! Вправду – надо было принять полные пакеты из рук Любы: Татьяна бы потом мне попеняла. Впрочем, за честь и удовольствие и почёл.
– А я часто по воскресеньям на службу хожу. Постоишь, послушаешь – по-другому что-то начинаешь понимать. Становится легче… Хотя, – спохватилась она, – всё, вроде, и так хорошо.
Воздух весеннего вечера чумил голову пивной молодёжи, нередко попадающейся навстречу. Многие подростки здоровались с Любой.
– Ученики… Как тебе, Лёша, новый «Идиот»?.. А я вот абсолютно не согласна с ролью Миронова: он, конечно, великолепный артист, но князь Мышкин в его игре – ну по-олный идиот!
Путь до дома Любы был не близок, но мы и не спешили.
– А сборник-то, Лёша, у тебя получился за-ме-ча-тельный!
В устах не только преподавателя русского языка и литературы, но и преданной её почитательницы, похвала скромной моей книжицы дорогого стоила. Но ведь и для Любы, в том числе, невеликую свою прозу кропал. Теперь мне и умереть не страшно, а Любаше, в кухне впопыхах, моё произведение под горячую сковороду подкладывать – всё больше жизни торжества!
– А я сейчас читаю Шаламова.
– Тематика сталинских лагерей, – с видом знатока кивнул я, по вершкам ухвативший однажды энциклопедическую вкладку об этом писателе – к университетскому зачёту готовясь.
– Да. Особенно рассказ «Перчатки» запал. Как у заключённых слезала кожа с обмороженных рук – словно перчатки снимались.
К счастью, про этот рассказ (его, впрочем, так и не прочитав) вычитал тогда и я: энциклопедические – пригнитесь! – университетские знания!
Татьяна рассказывала мне, что Люба читает много и каждый день.
– А я опять вернулась в школу. Нет, в фирме и платили прилично, и в моральном плане работа намного легче, но, понимаешь, я почувствовала, что начинается духовная деградация. Не моё это!
Мы прошли мимо школы, где учительствовали Татьяна с Любой; мимо устремлённой в небо готической кирхи – православной ныне церкви. Однажды увиденная в молодости, эта кирха – позеленевшей ли медью купола, застывшими ли на башне часами, краснокирпичными ли острыми сводами или фундаментальностью каменных глыб в основании – поразила моё воображение раз и навсегда. И вышли на длиннющую улицу. В самом конце её давным-давно молодая семья Нахимовых снимала первую в этом городе комнатёнку в ветхом частном доме, ожидая на свет появления маленького Серёженьки. Глава её, Сергей (старшина, тогда, сверхсрочной службы Краснознамённого Балтфлота), за руку, рассказывала Татьяна, привёл Любу в эту школу. С тех пор многое изменилось: Серёжка ходил уже в четвёртый класс, Сергей-старший дослужился до старшего мичмана, нынешняя съёмная квартира в панельном доме находилась в самом что ни на есть начале той самой улицы – в десяти минутах ходьбы от школы, и школа же Любе как ценному специалисту расходы