И все то делалось уже, погребение и перенесение, при великом стечении народа и всякого чина и звания людей по церемониалам, от самого государя апробованным, и были красно и чинно, а настоящей же смерти царевича никто не ведал. А на похоронах царь с царицей был и горько плакал, мню, яко не о смертном случае, а припамятуся, что из того сына своего желал доброго наследника престолу сделать, но ради скверных его свойств многие страдания перенес и вотще труд и желание свое погубил… Вся сия от искренности моея поведав, паки молю, да тайна от Вас пребудет, и да не явлюся изменник моего пресветлого доверителя, в чем несумнен пребываю, ибо, не знав Вас, того и под страхом смерти не написал бы.
Вашему сыну, а моему вселюбезнейшему благоприятелю Ивану Дмитриевичу мое почтение отдайте, а я Вам, нижайше творя поклонение, по гроб мой пребуду Вашим вернейшим услужником.
Вот какое письмо появилось в печати в 1858 году, ровно через 140 лет после описываемого в нем события.
Письмо зловещее и сильное. Оно как будто освещает темную страницу, почти полтора столетия скрытую от мира. Кажется, какая разница, сам ли царевич умер после пыток или был задушен по приказу отца? Разница действительно невелика, но ведь не зря же 140 лет отрицалась насильственная смерть Алексея. Власти боялись, чтобы лишние глаза не взглянули за стену, ширму, завесу, отделяющую парадную, официальную историю самодержавия от секретной, откровенной, кровавой. Кроме всего прочего, нельзя забывать и о том времени, когда появилась публикация: 1858–1859 годы – канун реформы, острая борьба нового и отживающего, стремление лучших сил русского общества атаковать своих противников не только в настоящем времени, но и отбить у них захваченное, оболганное прошлое. Никогда не утихавший спор о значении петровских преобразований разгорался вновь: что победит – заложенное в тех новшествах прогрессивное, просвещенное начало (по Пушкину, «свобода – неминуемое следствие просвещения»)? Или верх возьмут другие элементы тех же коренных реформ 1700-х годов – деспотизм, крепостничество, жестокость?
«Мы не верим ни призванию народов, ни их предопределению, мы думаем, что судьбы народов и государств могут по дороге меняться, как судьба всякого человека, но мы вправе, основываясь на настоящих элементах, по теории вероятности, делать заключения о будущем», – написав эти строки в 1859 году, Герцен не скрыл своей надежды: «То, что было с московским