Звенит звонок ночной, сбирайся,
Ланцов задумал убежать,
Не стал зари он дожидаться,
Поспешно печку стал ломать.
Сломал ее он и без сору
И по трубе взбираться стал,
Через трубу он тут пробрался,
Он через церковь на чердак,
По чердаку он долго шлялся —
Себе веревку он искал.
Вот по трубе он стал спускаться,
Солдат увидел, выстрел дал.
В казармах сделалась тревога,
Завыл в гупвахте барабан,
По всем частям было известно —
Ланцов из замка убежал!
Казак на серенькой лошадке
С конвертом к князю поскакал.
«Здорово, князь, уведомляю:
Ланцов из замка убежал».
Бежал Петровскими парками,
Потом свернул в дремучий лес,
Три года он на воле шлялся,
Все пил и ел, чего хотел,
С какой-то девушкой связался,
Л та возьми и докажи…
«Но не долги мои сроки,
Когда из каторги приду,
И за жестокую измену
Тебе я страшно отомщу!»
Так сложена народная песня, которую, впрочем, поет не столько сам народ, сколько отщепенцы от этого народа, тюремные арестанты или бродяги, для которых этот Ланцов служит образцом героизма, но по-нашему эта песня скорей доказывает всю ненадежную бдительность тогдашней тюремной администрации и устройство дымовых труб, через которые свободно мог пролезать если не кто-нибудь из тюремного начальства, народ довольно жирный и толстомясый, то сухой, как скелет, арестант, кормленный настолько, чтобы не подохнуть с голоду.
Представший перед Ковалевым субъект тоже назвался Ланцовым и был под этим именем известен всем ворам и мошенникам, а его настоящее имя – Кузьма Прохоров – почти не было известно никому, кроме судебной администрации.
Оба вошли в кухню и уселись за стол, причем Ланцов на таком приличном расстоянии от окна, чтобы не быть замеченным со двора.
– Кого это он, управляющий этот самый, тебе рекомендовал? – спросил Кузьма.
– Своего брата. Но представить себе не можешь, какое между ними поразительное сходство! Тебе говорю! Если бы я был похож на тебя… Тьфу! Не приведи Бог.
– Походить на управляющего?
– Нет, на тебя. Бр-р-р…
Ланцов даже не поморщился. Он вынул из стола чайный стакан, налил его водкой.
– Ты на этот раз прав, – сказал он. – Приятно ли мне, в самом деле, при твоем переезде сюда быть запертым в платяной шкаф и трястись на ломовой телеге, а потом быть заключенным в этой комнате без права показать нос на улицу?
– Но что же делать, нужно терпеть до поры до времени. Сам ты знаешь, что после твоего последнего фокуса вся полиция поднята теперь на ноги. Единственное спасение твое здесь.
– Да, пожалуй, теперь эта канитель долго протянется.
– Сколько ни сколько, а все месяц пройдет.