Хуже, если одно дитя – талантливо, наделено чуткостью ко всему живому и склонно к уединению, необходимому для тонкой умственной работы, а другое – куда как попроще, наделено чуткостью к неживому, постоянно нуждается в обществе себе подобных, испытывает пылкие чувства и презирает все то, чего не может понять.
– Осталось только догадаться, кто старший брат, а кто младший, – сказал Энниберд.
Ему нравилось порассуждать о непонятном. А это как раз и понять было невозможно – слишком давно случилось нечто, породившее белых альвов и темных альвов.
– Но в том, что они и мы от одного корня, сомнений нет. Я смотрел кровь – твою, свою, Элгибенны, а также кровь Браммара и Урара. Эти темные более сговорчивы, чем прочие в их роду, они позволили. Да, у нас общие предки, но заглянуть в глубину столетий я не могу – опасно это, сам знаешь… – Верриберд вздохнул. – Глубина затягивает.
– И даже если заглянем – это знание совершенно не требуется темным альвам. Оно для них лишнее, – усмехнулся Энниберд, причем с некоторым высокомерием, которым всегда отличались белые альвы.
– И нам оно тоже не требуется – с нас достаточно предположения, которое подкрепляется опытами. Не требуется! – строго сказал Верриберд.
Двое белых альвов, старший – Верриберд, и младший – Энниберд, любили такие беседы, насколько вообще понятие «любить» входит в гармоничное бытие белого альва. Им было приятно встречаться, чтобы потолковать о картине мира. Они создавали ее заново – и она должна была однажды погибнуть вместе с ними, потому что белые альвы никогда ничего не записывали. Они полагали: достаточно того, что сведения передаются из уст в уста, от наставника к ученику, и у них даже не завелось знаков для записи слов. При необходимости они рисовали на бересте, этого хватало. Другое дело – темные альвы, те вели торговлю и поневоле придумали обозначения для чисел и товаров.
– Но все же я хотел бы знать, отчего мы – беловолосые, а они – черноволосые, – сказал Энниберд.
– Это не дает тебе покоя?
– Почему мы выше ростом, чем они?
– Может, потому, что питаемся иначе. У них тяжелая пища, она их тянет к земле, а наша – тянет нас к солнцу. Вот как соки земли, что поднимаются по корням, из самой глубины к кончикам листьев на макушке кроны.
– Пожалуй, в этом есть смысл. Но почему они не выносят одиночества, а нам оно необходимо, как вода и воздух?
– Они не выносят одиночества потому, что их научили бояться одиночества. В пещерах, где они трудятся, что-то можно сделать, только объединив усилия.
– Видимо, ты прав.
Этот неторопливый разговор оба белых альва вели на поляне, где Верриберд поставил свой шалаш и разбил грядки с лекарственными травами. Место было выбрано неспроста – возле дерева, с которым у Верриберда был безмолвный уговор о поддержке и помощи. Для удобства он обложил толстый ствол этого дерева пластами дерна, получилась круговая скамья, она же защищала основание ствола в зимнюю пору. На ней и сидели альвы, мирно беседуя и лакомясь земляникой из глиняной плошки. Такую посуду и холсты для одежды они выменивали у людских племен, давая взамен тщательно подобранные пучки лечебных трав. Были у белых альвов и тканые шерстяные накидки для холодной поры, но мех и кожу они в уплату не принимали.
Сейчас оба достигли того состояния тихой радости, которым белые альвы очень дорожили. Солнечные лучи, пробиваясь сквозь листву, давали умеренное тепло, проникавшее к костям. Беседа еще не дошла до той поры, когда уединение становится дороже. Расслабление тела было приятным и даже сладким. Обычно белые альвы испытывали это в одиночестве, но Энниберд и Верриберд сумели найти нужное соотношение речи, вопросов и ответов, солнца и земляники, чтобы ощутить свою тихую радость вдвоем.
– Но и мы, и они унаследовали чутье.
– Но у нас оно – к травам и ветвям, а у них – к камням и рудам. Один темный как-то рассказал мне, что сквозь земляную толщу в три роста может отличить богатую руду от бедной. Говорил – протягивает перед собой руки, руки что-то ловят, а что – объяснить не смог.
– Но если они чуют неживое, то могут ли они почувствовать приближение индерга?
– Наверно, они просто слышат, как он протискивается сквозь земляные слои, и вовремя уходят с его дороги, – предположил Верриберд.
– Значит, наши предки могли постичь и понять все? Они чувствовали и растения, и камни?
– Выходит, что так.
– А может ли быть, что предки сходились с женщинами людских племен? И рождались дети, получающие в наследство лишь часть способностей?
– Сомневаюсь. Это значило бы, что в тебе и во мне есть доля людской крови. А это вряд ли. Я даже не представляю, как это возможно. Мы и женщины… нет, даже представить не могу, как альв это делает с женщиной. А ты?
Энниберд вздохнул – он был еще молод и ни одной белой альве не предлагал