Пообсуждали они эту новость, обсосали ее до косточек, да и забыли, увлекшись новыми сплетнями и событиями… Время шло. Бабка с внуком – как узнали о том, что дочь ее родила именно сына, оставалось неизвестным, но у сплетников свои способы добычи информации, – иногда появлялась во дворе, поначалу вывозя ребенка на свежий воздух в коляске, а потом уже и ведя за руку. Ничего необычного в этой ситуации местные болтушки не наблюдали, изредка лишь с неодобрением бурчали, что мать мальчика могла бы и сама гулять с ним, не нагружая этими обязанностями бабку. А потом вдруг узнали еще одну потрясающую новость – мать-то паренька оказалась кукушкой, да и бросила его на попечение бедной старухи, оставила и сына, и родную мать.
Снова замололи языки, старательно обсуждая сложившуюся ситуацию, жалея бабку, ругая ее дочь, а иногда и саму старушку не обходя плохим словом, упрекая в неправильном воспитании, которое та дала своей дочери и высказывая уверенность, что и внук ее хорошим человеком не вырастет.
Мальчик же, тем временем, подрастал, становясь все старше. Особенной общительностью он, вероятно, беря пример с воспитывающей его бабушки, не отличался, – друзей ни во дворе, ни в школе не заводил, с соседями предпочитал держаться подчеркнуто вежливо и отстраненно, и в конечном итоге кумушки стали поговаривать о психической неполноценности парня, утверждая, что испортила ребенка, несомненно, сама старуха. Да и наследственностью хорошей мальчишка, по их мнению, похвастаться явно не мог.
Впрочем, никаких проблем окружающим мальчик не доставлял, чужого имущества не портил, да и учился неплохо, посему люди просто махнули на него рукой, принимая поистине соломоново решение не навязывать ему своего общества, коль скоро он в нем не нуждается.
А ребенок рос. Миновали годы, мальчик стал подростком, затем юношей, молодым человеком… И новая новость потрясла весь двор.
Неизвестно, откуда и с чего вдруг пошел такой слух, кто или что явилось его источником, но в правдивости его сомнений ни у кого не возникало: Шон – так звали парня – страшный человек, преступник. В этом утверждении все были до удивительного солидарны, хотя виды его преступлений, якобы виденные каждым из говорящих, разнились: парня называли и наркоманом, и вором, и мошенником, а кто-то утверждал, будто собственными глазами видел, как Шон убил человека. Правда, в полицию не обратился, побоявшись мести ужасного жильца. Шли разговоры о несомненной судимости парня, его стали подозревать во всех смертных грехах сразу, и теперь уже сами начали сторониться молодого человека, с опаской косясь на него.
Шон же, решительно не желая замечать изменившегося к нему отношения (а может, и вправду его не видя), продолжал вести себя точно также, как и раньше, – оставался вежлив, приветлив и неимоверно холоден. Взгляд его голубых глаз, по свидетельству многих, был подобен ведру ледяной воды, а после непродолжительной беседы с этим парнем, хотелось сейчас же закутаться в плед.
И при всем при