«Пятая колонна» и Русская Церковь. Век гонений и расколов. Валерий Шамбаров

себя, они становятся примерами, и дух подвижничества охватывает других, ведет за собой. Безвестные солдаты с гранатой в руке, с трехлинейной винтовкой, вставали насмерть, чтобы хотя бы задержать врагов. Защитить родных, односельчан, товарищей по службе. Многие никогда не бывали в храмах Божьих, никогда не читали Евангелий. Но их душам открывалась высшая любовь! Та самая, о которой говорил Спаситель: «Нет больше той любви, аще кто положит душу свою за други своя» (Ин, 15,13). В тылу изможденные, голодные женщины, старики, подростки, надрывались на производстве, чтобы обеспечить своих воинов оружием, боеприпасами, обмундированием, едой. Отдавали все силы, здоровье, а то и жизни – «за други своя». И Господь был близко, рядом с ними.

      Но и Советское правительство призывало к всенародному подвигу. Опора на Церковь становилась естественной, жизненно-необходимой. Хотя сдвиги в духовной политике оставались еще неофициальными, исподволь. В сентябре 1941 года Сталин разогнал «Союз воинствующих безбожников», закрыл антирелигиозные журналы. А в Ленинград в самый напряженный момент германского наступления прилетел новый командующий фронтом, Жуков. В горячке и суматохе к нему обращались и подчиненные генералы, и флотское начальство, и директора заводов. Обратился и митрополит Алексий (Симанский). Попросил разрешения устроить вокруг города крестный ход с чудотворной Казанской иконой Божьей Матери. Жуков разрешил [30]. О крестном ходе не оповещалось, проводили ночью. Но ведь в это же время гитлеровское командование переменило планы, остановило атаки!

      14 октября, в праздник Покрова Пресвятой Богородицы, митрополит Сергий (Страгородский) обратился к москвичам: «Вторгшийся в наши пределы коварный и жестокий враг силен, но “велик Бог земли русской” – как воскликнул Мамай на Куликовом поле, разгромленный русским воинством. Господь даст, придется повторить этот возглас и теперешнему нашему врагу… За нас молитвы всего светозарного сонма святых, в нашей земле воссиявших» [59]. Поверили ли прихожане своему архипастырю? Наверное, в большинстве своем… нет. Слишком невероятными, слишком чудесными выглядели его прогнозы. Да и сам владыка Сергий верил ли в них? Послание к москвичам было как бы прощальным напутствием. Еще 7 октября Патриархия получила рекомендацию властей эвакуироваться. Как раз на Покров, 14-го, отслужив праздничную службу, местоблюститель Престола и его аппарат погрузились в вагоны, поехали далеко на восток, в Чкалов (Оренбург).

      Но в дороге митрополиту Сергию стало плохо, в Пензе его осмотрели врачи, и из Москвы пришло предписание остановиться поближе, в Ульяновске. С одной стороны, можно увидеть в этом насмешку – в городе, переименованном в честь главного гонителя Церкви. Но ведь можно воспринять и иначе. Как символическое торжество Церкви над гонителем. Патриархия, которую он так жаждал уничтожить, расположилась в городе его имени… Но и Москва не осталась без окормления. В деревянном доме в Бауманском переулке, откуда выехала в эвакуацию Патриархия,