Опасаться было и чего, и кого. Даже красный трибун Горький уличал власти в расхищении народного богатства. «Грабят изумительно, артистически, – писал он в “Новой жизни”. – Грабят и продают церкви, военные музеи, продают пушки и винтовки, разворовывают интендантские запасы, грабят дворцы бывших великих князей, расхищается все, что можно расхитить, продается все, что можно продать, в Феодосии солдаты даже людьми торгуют: привезли с Кавказа турчанок, армянок, курдок и продают их по 25 рублей за штуку. Это очень “самобытно”, и мы можем гордиться – ничего подобного не было даже в эпоху Великой французской революции». Горький, возможно, не знал, что работорговля в Феодосии была достаточно длительная по времени. Сначала за «штуку» солдаты просили по сто сорок рублей. Это уж когда на рынке появился избыток, товар упал в цене.
Недаром в очередном послании смиренный Тихон писал: «Позором покрылась наша Родина… С поля ратного, пред лицом врага иноземного бежите вы с оружием в руках, чтобы этим же оружием расстреливать друг друга в междоусобной борьбе».
Но вот до Собора дошли слухи: в Новочеркасске объявилось белое воинство. Есть сила, которая спасет святую Русь.
Митрополит Антоний приехал к Тихону поговорить с глазу на глаз.
В кабинете святейшего каждый предмет, каждая вещь, казалось, пребывали в сосредоточенном покое. Тихон же был частью этого покоя. И вот явилась туча, с которой то и дело слетали молнии.
Роняя матерки – для Тихона это было чудовищно, но терпел, – Антоний ходил туда-сюда, и архиерейское лицо его сияло свирепой мужицкой радостью.
– П…ц! Жидовской власти – п…ц! Скоро им такое кольцо устроят – как мыши забегают. На этом свете еще будут гореть.
Сел в кресло. Приподнял бровь, улыбнулся:
– Святейший! Что смотришь так настороженно? Бог-то ведь с нами! – И снова разразился удивительно заковыристой и очень счастливой бранью.
Тихон опустил глаза.
– Ишь какие мы нежные. Не буду, не буду. Генерал Алексеев собрал из офицеров, из юнкеров, из кадетов – а это же свет наш и цвет – ар-ми-ю! Добровольческую армию. Главком – Корнилов, штаб отдан Лукомскому. Алексеев – верховный. Деникин возглавил первую, самую отборную дивизию.
– Дай-то Бог! – сказал Тихон.
– Дай-то