Юрий, как начальник именно такого цеха, согласно кивнул головой, а Лариса и не собиралась останавливаться.
– Но самое страшное то, что человек, ослеплённый гордыней, всякий Божий дар приписывает исключительно себе и все получаемые блага считает заслуженными настолько, что тратит их на прихоти и глупости, забывая о несчастных, которые вынуждены существовать на грани жизни и смерти, и которых он мог бы хотя бы попытаться спасти.
Муж открыл рот, чтобы что-то сказать, но не успел.
– Хотя нет, – темпераментно продолжила жена, – есть ещё кое-что пострашнее. Те тысячи посредственностей, раскрученных ушлыми продюсерами и возомнившие себя мегазвёздами, которые переплюнули в своей гордыни и алчности даже людей даровитых! Это уже не культура, не искусство – это самый настоящий шабаш! Да, шабаш нечисти. – Лариса умолкла, но лишь для того, чтобы перевести дух и победоносно закончить свою разоблачительную и обличительную речь. – Но что меня окончательно убивает среди всех многочисленных зрелищ, так это массовая пропаганда жестокого, кровавого насилия под маской лживой добродетели. Мол, добро всегда побеждает зло, а хорошие парни калечат и убивают плохих. Насилие – это всегда насилие, а убийство, при всех смягчающих обстоятельствах, всё равно остаётся убийством. Но и это не всё! Секрет в том, что не будь на эту продукцию спроса, то не было бы и производства. А это значит, что виноваты не только производители этой псевдокультуры и псевдоспорта, но и потребители, то есть – мы, готовые с обожанием пожирать этот мрак, да ещё платить за это уродство деньги. И возможно, что, в своей скрытой порочности, мы, потребители, намного хуже их, производителей. – И уже на выдохе. – Это ужасно!
На этот раз Юрий свой шанс не упустил:
– Что-то, Ларочка, ты сегодня разошлась, – сказал он, улыбнувшись. – Я тебя такой никогда не видел… и не слышал. Как на митинге или на собрании.
Жена смутилась.
– Да я сама не понимаю, что со мной. Вот так и прёт всё это из меня. И хочется говорить, говорить, говорить. Как будто туман, окутывавший мозг, рассеялся, и стало всё ясно и понятно. Будто всё время был вечер и вдруг наступил рассвет, и все предметы ты уже видишь совершенно другими, не такими,