Васенька благодарно прикатывается к бабушкиным ногам: изюм да чернослив любимые лакомства.
– Паранька! – кличет вдогонку барыня. – Полотенце не забудь! Да намочи полотенце-то!
Параньки все нет и нет, и Васенька поглядывает на дверь, надув губки. И – расцветает! Явилась! Вскакивает, бежит навстречу.
Паранька принимается отирать барчонку руки, приговаривая:
– Потерпи еще малешко! Я отбирала изюм-то! Чтоб позолотей, покрупней.
От Параньки пахнет сеном, и Васенька рад потерпеть. Но вот глиняная кружка, полнехонькая, у него в руках. Боясь просыпать жданную сладость, он подходит к бабушке и щедро отсыпает ей горсть. Вторая горсть – Ефросиньюшке, а дальше – по порядку. Когда очередь доходит до Параньки, у барчука в глазах сомнение, но он отважно вытряхивает последки в Паранькину пригоршню и недоуменно глядит в кружку. Нижняя губа сама собой прячется под верхнюю, ресницы хлопают, и он поспешно лезет под стол.
Мария Григорьевна перстом указывает Параньке на дверь, та перелетает комнату, и уже через мгновение под стол вползает блюдо с изюмом, с черносливом, с финиками.
Молчание, сопение, но вот скатерть приподнимается, и бабушке, Параньке, мастерицам сияют благодарные, полные непролившихся слез несравненные Васенькины глаза.
Шестилетний прапорщик
В светелке барчонок увалень, а на дворе в него вселялся неугомон. Носится, как ласточка. Выкрикивает что-то непонятное, но уж такое счастливое. Дуня, Машенька, Аннушка Вельяминовы припускаются за братцем – на самом деле он им дядюшка, – и звон тут, и вихрь, прыжки с крыльца, кувырки с горы, взлеты на гору с криками, с визгами.
Одно останавливало Васеньку. Он даже замирал, когда, пусть даже издали, видел турчанку Сальху – Елизавету Дементьевну, ключницу. Она проходила мимо него в доме, она не видела его во дворе, хотя иной раз была совсем рядом. Она не ласкала его, не окликала и никогда не оглядывалась.
Может, поэтому во всей усадьбе была единственная дверь, перед которой он обмирал. Та дверь вела во флигель, где жила ключница. Ему было стыдно и страшно, но он, не умея пересилить терзающую тягу, прибегал к этой двери, стоял, ждал и, наверное, умер бы, если бы она вдруг отворилась.
Но он не умер, когда в летний зной увидел дверь отворенной. Он подкрался и заглянул в комнату. Елизавета Дементьевна сидела на ковре, по-турецки, скрестя ноги. В прекрасной ее руке, в длинных пальцах, как голубой цветок – пиала.
Елизавета Дементьевна повернула голову, увидела его, и глаза ее вскрикнули. Васенька отпрянул от двери и бросился бежать, и долго стоял среди сиреневых кустов, не желая идти к людям.
Однако ж все пошло по-прежнему, да ведь ничего я не случилось, но Мария Григорьевна углядела-таки Васенькино неспокойствие.
Развлекая, принялась читать ему и внучкам поэму немца Христофора Мартина Виланда «Оберон, царь волшебников». Языкам не была научена, читала по-русски,