Был на панихиде по умершем генерал-лейтенанте Леонтьеве, начальнике Академии Генерального штаба. Жаль этого человека, дельного и добросовестного труженика. Он много принес пользы Академии и Генеральному штабу. Предполагается на его место назначить Драгомирова, который вследствие раны едва ли когда-нибудь сможет возвратиться к полевой службе.
Наконец, успел я быть и в Комитете министров, где рассматривалось представление министра путей сообщения о выдаче концессии [знаменитому еврею] банкиру Блиоху на постройку железной дороги в Царстве Польском от Ивангорода до Домброва с ветвью к Колюшкам (на Лодзь). Комитет нашел это представление несвоевременным.
30 марта. Четверг. Вчера присутствовал я на отпевании покойного генерала Леонтьева. Потом происходило опять двойное совещание во дворце. Сначала собственно по военному вопросу, с участием генерала Тотлебена и адмирала Лесовского, о действиях на берегах Босфора, а потом по вопросам политическим, с князем Горчаковым и графом Игнатьевым. Из всех соображений и расчетов убедились, что предложение, сделанное будто бы князем Бисмарком об удалении как английской эскадры, так и наших войск от Константинополя, будет иметь для нас больше невыгодных, чем выгодных результатов. Решено, по предложению Тотлебена, сделать распоряжение, чтобы нужные для защиты Босфора мортиры и мины были немедленно погружены на суда и держались в готовности к отплытию из наших портов по первому приказанию.
Во втором акте совещания князь Горчаков прочел проект депеши к послу нашему в Вене Новикову в виде инструкции по поводу наглых заявлений графа Андраши. Малейшее замечание кого-либо из присутствующих, не исключая даже и самого государя, раздражало канцлера. Я настоял на том, чтобы не делать уступки Австрии насчет распространения ее вглубь Старой Сербии до Митровицы. Князь Горчаков, чуждающийся всяких географических данных, хотел было и тут, по своему обыкновению, отделаться вспышкою; но государь молча взял карандаш и собственноручно изменил место, о котором шла речь.
Сегодня после моего доклада опять совещание, и опять канцлер выходил из себя. Поводом к тому было желание государя, чтобы граф Игнатьев теперь же, пока еще не решен вопрос о сборе конгресса, поехал в Константинополь чрезвычайным послом, чтобы попробовать побороть влияние Лейярда. Князь Горчаков и слышать об этом не хотел; повторял несколько раз одно и то же – что не может ехать один на конгресс и вынужден будет сказаться больным. Как ни объяснял государь, что в случае созыва конгресса Игнатьев успеет приехать в Берлин, старик как будто не понимал и всё твердил свое. Мы, присутствующие, дивились терпению государя, который на сей раз сохранил спокойствие, что было нелегко. С князем Горчаковым нет возможности обсуждать дело; он не слушает, не усваивает того, что ему говорят, и привык перебивать собеседника на первых словах, не входя вовсе в существо предмета. Можно ли ожидать чего-нибудь хорошего для России