Ху Суй теперь мне говорит: «В дни, когда жил Конфуций, над ним просветленного не было ведь государя, а внизу он не мог себе должность найти по душе. Поэтому он сочинил „Чуньцю“, на века свесил нам сквозные лишь слова, чтоб ими разрубить всю суть уставных максим – ли и чести человека – и. Он этим на себя взял роль закона, который исходил бы от царя, единственно приемлемого честью. Теперь же вы, почтенный господин, вы над собой имеете судьбой вам данного пресветлого владыку, и вы под ним служебное свое храните положенье. Все массы дел пришли в свое наличье, и в строгом все они сейчас порядке. И таким образом, все то, что вы, почтенный господин, здесь обсуждаете сейчас, имеет, собственно, в виду, что именно такое выяснять?»
А граф великий астролог сказал ему вот так: «Да! Да! Ан нет, совсем не так! Я слышал слова отца и предшественника моего: „Фу-си, император, был высший пример простоты величавой и толщи добра. Он сочинил «Перемены» и восемь гуа-триграмм. Великолепие царей двух – Яо, Шуня – великая история в каноне «Шу» в себе его запечатлела, и ритуал-канон и также музыкальный возникли тоже вокруг них. Возвышенные качества царей и Тан и У тот автор «Ши», иль древних од-канцон, воспел в стихах. И вот «Чуньцю» рекомендует нам хорошее, добро, худое ж презирает и казнит. «Чуньцю» выставляет на вид добродетельный облик Трех династий. Она под держивает собой дом Чжоу, не ограничивая себя лишь тем, чтоб посмеяться и уколоть“. С тех пор как Хань восстала, и до нас, когда пресветлый Сын небес от них имел счастливый знак, установил алтарь Земле и Небу, реформе подчинил наш старый календарь, в котором изменил начало года, переменил окраски у одежд и получил небесную свою инвеституру от предков – духов чистых, величавых, – благодать от него растекается всюду струей необъятной. Заморские, чуждые нам инородцы с двойными толмачами к нам стучатся в дверь границы и просят разрешенье дать им явиться ко двору с представленною данью, и счетом нам таких не одолеть. Чиновники и слуги при дворе на сотнях разных должностей со всем усердием своим твердят, поют про совершеннейшие доблести царя, а им ведь ни за что не выразить