Я напрягся. Время, проведенное с прекрасной девушкой, подарившей настоящему Дитриху дочь, а мне ни с чем не сравнимое удовольствие, расслабило меня. Я был слишком самоуверенным, слишком беспечным. И вдруг… Словно холодный душ.
– Что ты говоришь, мама?! – играя роль хуже самого бездарного актера, спросил я.
Было гнусно и противно. Я ощущал себя вором, застигнутым на месте преступления.
Фальшь в моих словах покоробила не только меня, но и баронессу.
– Прекратите! Прекратите немедленно! – с надрывом сказала женщина. – Я прошу вас: перестаньте измываться над матерью.
– Как скажешь, мама, – подавленно произнес я, ненавидя самого себя.
Баронесса всхлипнула.
– Не называйте меня матерью. Вы – не Дитрих. Но, Боже, как вы похожи на моего сына! Если бы я не рожала в здравом уме и трезвой памяти, то решила бы, что вижу его брата-близнеца. Но я хорошо помню, что у меня был всего один сын. И вы – точно не он. Скажите, Дитрих, настоящий Дитрих, жив? – с такой надеждой прошептала мать, что я почувствовал, как во мне что-то оборвалось.
В горле застрял сухой комок, слезы навернулись на глаза. Что я мог сказать этой женщине? Правду? Но как это немилосердно и тяжело говорить, что ее единственный ребенок погиб, в тело его вселилась чужая душа, а от того Дитриха, которого она когда-то выпестовала, осталось только непонятное ощущения легкого, почти невесомого присутствия.
А если солгать? Нагромоздить груду лжи, сослаться на ушиб во время падения с коня, пытки в Тайной канцелярии, наплести вагон и бочку арестантов… Лишь бы дать ей успокоение, основанное на полной фальши. Могу ли я поступить таким образом с матерью? Нет, это выше моих сил. И не потому, что безмозглый дурак, бесчувственная скотина или что-то еще в этом роде. Просто врать матери – кощунство. Она заслужила правду, какой бы страшной та ни была. Святая ложь не заслуживает высокого титула.
Я заговорил. Тяжело объяснять вещи, о которых и сам-то имею весьма смутное представление, но все, что я рассказал, было чистой правдой, во всяком случай так мне представлялось. И что самое странное – баронесса поверила. Наверное, потому, что материнское сердце действительно способно отличить, где правда, где ложь.
– Значит, Дитрих внутри вас? – спросила баронесса, осторожно касаясь моей груди.
– Да. – Я не стал отстраняться, понимая, что ласка предназначается ее сыну. – Если быть точным – какая-то его частица, осколок души. Даже не знаю, как это объяснить.
– Тогда не пытайтесь… А он может что-то сказать мне?
– Нет, я лишь ощущаю его присутствие. Легкое раздвоение сознания в некоторых ситуациях. Он очень слаб и не может взять контроль над телом. Я не понимаю, почему он вообще остался. Если верить человеку, из-за которого это случилось, Дитрих умер, ушел на тот свет. Хотя, кажется, мы и в правду не исчезаем бесследно. Большего, извините, сказать не могу. Не потому, что не хочу, а потому, что не знаю. Простите меня, пожалуйста.
– За