Видимо, слишком увлекся работой или из-за бедлама, творящегося по причине пожара, не обратил внимания на посторонний шум. Вот и попался, голубчик, аккурат на месте преступления, еще и с поличным. Мечта прокурора, и только!
Рассчитывать на чью-то помощь голландцу уже не стоило. Один из подручных лежал под дверью и не подавал признаков жизни, второй отсутствовал, и мне ужасно хотелось выяснить, где он.
– Возмездие по делам вашим, – не вдаваясь в подробности, сказал я. – Где маточники и чеканы? Отвечайте быстро…
– О чем вы говорите? Какие маточники? – начал запираться голландец, но кулак Чижикова мигом превративший нос иностранца в окровавленную кашу из мяса и костей, заставил его прекратить волынку.
Воя от боли, мастер извлек на свет божий все, что мы требовали.
– Вот и чудненько. – Я положил маточники в карман, нашарил взглядом кузнечный молот и приказал Чижикову расплющить чеканы. Гренадер поплевал на ладони, взял в руки молот и в два удара привел главную ценность фальшивомонетчиков в негодность.
Так, с первым делом покончено, теперь начинается самое неприятное. Я нервно сглотнул. Ужасно хотелось оттянуть неминуемое, но я не имел на то ни малейшего права. Каждая секунда задержки могла привести нас к фатальным последствиям.
Зато ребята мои держались молодцом. Карл устраивал поудобнее бочонки с порохом, Чижиков доламывал станок, пан Дрозд оставался наблюдателем, посматривал в окно, следя за улицей и брошенными без охраны лошадьми.
– Где второй помощник? – спросил я.
– На пожаре. Я велел ему помочь жителем, – прижимая к носу шелковый платок, ответил голландец.
Я поджал нижнюю губу.
– Его счастье.
Пан Дрозд оторвался от оконца.
– Барон, заканчивайте. Сюда валит толпа. Через минуту-две здесь будет многолюдно.
– Хорошо, – кивнул я. – Михай, приступай.
Поляк с кривым, похожим на турецкий ятаган кинжалом шагнул к голландцу. Тот затрясся мелкой дрожью, упал на колени, испуганно спросил:
– Герр офицер, что вы собираетесь со мной сделать?
Голландец, шестым чувством определив во мне военного, пытался вымолить пощаду, не зная, что все его усилия тщетны. Я был не вправе оставить его в живых, иначе вся наша поездка теряла смысл, история с изготовлением фальшивых денег могла повториться снова и снова. Ушаков нас не простит… а вот смогу ли я простить себя за то, что сейчас произойдет?
Стало грустно и противно. Все же человек – не скотина, чтобы вот так расставаться с жизнью. Я отвернулся. Нет, не могу на это смотреть, это выше моих сил. С трудом проглотил комок вязкой и неприятной на вкус слюны.
Хоть я давно не боюсь смерти и привык ко многим неприятным вещам, все равно бойня, пускай даже справедливая, вызывает во мне ощущение подлости. Наверное, сцену казни можно было бы обставить как в фильмах, сделать хоть какое-то подобие законности: зачитать приговор, сослаться на авторитеты