Глава 7
Путь до реки, которую беглецы углядели, достигнув плоскогорья, оказался отнюдь не близким. Наскоро перекусив и уничтожив следы пребывания, отряд уже второй час продвигался к цели, но ни свежести близкой воды, ни характерного шума пенистой стремнины они не слышали. Держа ружья наготове, обвешанные поклажей, как вьючные лошади, люди, стиснув зубы, упорно пробивались на Юг, пытаясь вырваться из когтей смерти.
Преображенский, помогая Джессике, шагал в том же темпе, что и все, отгоняя от себя остатки сна, стараясь сосредоточиться. Главнейшая его задача – это без потерь достичь реки, сладить плот и добраться до Астории. Мысль о горячей ванне, спокойном сне и настоящей пище сводила с ума. Причесываясь поутру смоченным в росе гребнем, он с минуту придирчиво рассматривал свое отражение в крошечном осколке зеркала и крайне остался недоволен собой. За последние дни он крепко сдал; заметно похудел, оброс, как мужик, щетиной, в глазах появился болезненный блеск. Впрочем, такие перемены наблюдались и у других, лишь с той разницей, что матросы на это не обращали внимания. Присутствия дикарей по-прежнему не наблюдалось, но сие обстоятельство лишь сильнее накручивало нервы.
– Когда ж они объявятся, холера их возьми? – вор-чал боцман, резко направляя ружье на любой шорох.
– А когда у них зачешется, – трунил Соболев, подмигивая Чугину. – У тебя-то, одноглазый перец, уж вся душа, я гляжу, исчесалась. Ты, поди, и глаз-то свой от любопытства потерял?
– Ботало ты коровье, Соболев. И не блазновато2 тебе за такие слова? В каждый курятник, в каждый клюз3 нос свой суешь, как береговой делаш. Тут бы вживе остаться, а ему всё смех. Похоже, в сем плаванье, братцы, нас не Бог, а сам черт цепью сковал. Влипли же мы в переплёт. Эй, Палыч! – снижая голос, окликнул боцман впереди идущего денщика. – Ты, никак, вестовой отца нашего. Может, знаешь сокровенные мысли его благородия: когда мука-то эта кончится? Чо молчишь?
– А то!
– Ишь ты!.. Глянь на него, да он, похоже, без барина своего, братцы, и портки снять не сможет – кусты окрестить!
– Дура ты, дура отпетая, боцман. До седин додышал, а того не смекнешь, что не можно рабу господином быть. Вот ведь, его благородию больше делать неча, как со мной тайны трепать. Не знаю я ничаво! Как и ты, в непонятках живу… да то и не наше дело. Знай, тащи на горбу, да помалкивай.
– Ох и язвец же ты! – Кустов в сердцах сплюнул под тихие смешки моряков и ядрено ругнулся. – Сам в сермяге, борода веником, а туда же, в учителя, бытто школяры мы ему. Сам бы хоть чешую с себя стряхнул! Ходишь, как водяной.
Однако Палыч на обиды боцмана голос не подал, а лишь прибавил шагу, стараясь не сбить дыхания.
Солнце уже показало темя, когда по цепи пролетело тревожное: «Стой».
– А ну,