Стихотворение Владислава Ходасевича «Обезьяна»: Комментарий. Всеволод Зельченко

type="note">[140]. Как бы то ни было, художественная фиксация военных предвестий в большинстве случаев происходила уже после 19 июля, что превращало их в vaticinium ex eventu. Позднее Ю.П. Анненков обыграет это в одном из эпизодов «Повести о пустяках», где персонаж-беллетрист в 1917 году заносит на бумагу беспечные дачные разговоры о начале войны, заканчивая словами: «„В этот вечер я постиг обреченность России, и мне представлялась чудовищной людская недальновидность“. Подумав, Апушин пометил эти строки задним числом: Июль 1914»[141]. Показательна в этом отношении история самого знаменитого военного пророчества русской поэзии – слепневского стихотворения Ахматовой «Пахнет гарью. Четыре недели…», за которое Д.П. Святополк-Мирский назвал ее новой Кассандрой[142]. Сравним его первую редакцию, под которой в рукописи проставлено довоенное 11-е число, с той, которая в сентябрьском номере «Аполлона» датирована 20 июля – днем, когда Чуковский, Анненков, Евреинов и Репин, узнав об объявленной накануне войне, вслух читали в Куоккале «Пир во время чумы»[143]:

      Градус тревоги и интонация финального примирения с неизбежным сохранены, но если в первоначальной версии предсказание калики касается участи и «скорбей» лирической героини, то в версии окончательной плат Богородицы, потеряв связь с праздником Покрова, простерт уже над катастрофой целой страны[144]. Схожую метаморфозу претерпело между журнальной и первой книжной публикациями пейзажное стихотворение С.А. Клычкова, заодно получив и характерное заглавие («Предчувствие»):

      27 июля Пришвин заносит в дневник: «Все это признаки конца: встреча со старообрядцем, разговор о лесных пожарах, и затмении, и забастовке – все это признаки конца, как у летописцев. Признаки войны: лесные пожары, великая сушь, забастовки, аэропланы, девиц перестали замуж выдавать, Распутину (легенда в Петербурге) член отрезали[145], красная тучка, гроза»[146]. Как часто у Пришвина, нелегко сказать, в какой мере он передает разговоры, подслушанные в народной среде, а в какой сам становится ее медиумом; однако часть этих загадочных деталей получает разъяснение в более пространной записи о предвестиях войны, сделанной им два года спустя. В их числе «красная тучка» и «аэропланы», а также «встреча со старообрядцем»:

      Так и я с трудом могу отделаться при воспоминании горящего леса от войны. Мне тоже кажется, будто это с ней связано, что это было признаком войны. Еще из картин запало в мою душу. В это время мне пришлось ехать в пустом вагоне. Вошел пожилой господин, очень прилично одетый, долго смотрел в окно на горящие леса и вдруг мне говорит: – Как-то еще пройдет солнечное затмение. – Очень удивленный, я говорю ему, что это не связано с человеком. – Как не связано! – воскликнул он, – когда же солнечное затмение проходило без войны? Вы, должно быть, неверующий? – Что ему было на это ответить, спорить я не стал и покорно его слушал. И он мне долго говорил о последних признаках конца мира, как люди перед самым концом летать будут. На одной станции, погруженной в сизую дымку горящего леса, он ушел и потом в пустом вагоне он представлялся мне лешим человеком, переносимым