Сейчас она устроилась на скалистом плато каких-то бесплодных гор. Мы здесь уже две недели, и мне всё ещё не довелось увидеть живого человека. Мертвецов – их я, конечно, вижу постоянно. Они приходят к бабушке, и та провожает их сквозь Врата. А вот настоящие, живые люди – они все там, в городке и деревнях далеко под нами.
Может, будь на дворе лето, кто-нибудь забрёл бы сюда, чтобы устроить пикник и насладиться видом. Возможно, живые улыбнулись бы мне или поздоровались. Могли бы прийти и ребята моего возраста или даже целая компания детей на каникулах. Остановились бы у горного потока и плескались бы в прохладной воде. А может, и меня бы позвали.
– Как дела с оградой? – кричит Ба в окно, заставляя меня вынырнуть из сна наяву.
– Почти закончила.
Я вбиваю очередную берцовую кость в низенькую каменную стену. Обычно я вбиваю кости прямо в землю, но здесь кругом одни скалы, поэтому я выложила вокруг дома стену из камней, воткнула в неё кости, а сверху приладила черепа. Однако по ночам ограду кто-то разрушает. Не знаю кто – дикие животные, неуклюжие мертвецы или просто ветер, – но каждое утро, с тех пор как мы тут, мне приходится восстанавливать часть стены.
Ба говорит, что забор отпугивает живых и направляет мёртвых, и это очень важно. Но чиню я его не поэтому. Мне нравится трогать эти кости, потому что их могли касаться руки моих родителей, давным-давно, когда они сами строили заборы и провожали мертвецов к Вратам. Иногда мне кажется, будто я чувствую исходящее от холодных костей тепло их рук, и тогда думаю лишь о том, как мне хотелось бы дотронуться до них – до мамы и папы. От этих мыслей сердце радостно заходится – и болит одновременно.
Избушка громко скрипит и кренится, пока окно кухни не оказывается прямо надо мной. Из окна улыбается Ба:
– Обед готов. У нас сегодня пир горой – щи и чёрный хлеб. И для Джека тоже.
До меня доносится аромат супа и свежего хлеба, и в животе начинает урчать.
– Осталась только петля для калитки, и я всё.
Я поднимаю с земли небольшую косточку, проволокой прикрепляю её на место и ищу глазами Джека. Он копошится под сухим куском вереска на выветренной скале – видно, пытается отыскать мокрицу или жука.
– Джек! – кричу я, и он поднимает голову.
Один из его серебряных глаз поблёскивает, поймав солнечный свет. Неловкий скачок – нечто среднее между полётом и прыжком, – и Джек приземляется на моё плечо. Он что-то суёт мне в ухо.
– Слезай! – Рука невольно взлетает вверх, чтобы прикрыть ухо.
Джек вечно норовит припрятать еду на потом. Уж не знаю, почему мои уши кажутся ему таким удачным местом для тайника. Теперь он запихивает добычу мне в кулак – что-то маленькое, влажное и хрусткое. Я разжимаю пальцы и вижу смятого, переломанного паука.
– Спасибо, Джек.
Я бросаю то, что осталось от паука, в карман. Знаю: Джек хотел как лучше, он поделился со мной едой, но мертвецов с меня достаточно.
– Пойдём. Ба приготовила для нас пир. – Я киваю в сторону дома и вздыхаю. – Для двух человек и одной галки.
Я бросаю взгляд на городок там, внизу. Дома жмутся друг к другу, держатся вместе в этой холодной пустой долине. Вот бы и у меня был нормальный дом там, среди живых, и нормальная семья. Но мой дом – избушка на курьих ножках, а моя бабушка – Баба-яга, Хранитель Врат между миром живых и миром мёртвых. Так что мечты мои такие же пустые, как эти черепа на заборе.
Проводы мёртвых
Сгущаются сумерки, и я зажигаю свечи в черепах. Оранжевый свет струится из пустых глазниц. Начинают собираться мертвецы. Они появляются на горизонте, похожие на туман, бредут к дому, спотыкаясь о камни, и постепенно обретают очертания.
Когда я была совсем маленькой, я, бывало, пыталась отгадать, чем они занимались, с кем жили. Но теперь мне уже двенадцать лет, и эта игра мне порядком наскучила. Сейчас мой взгляд устремлён к огням города, сверкающим далеко внизу, – к вселенной возможностей.
Я вздрагиваю, когда из темноты внезапно появляется Джек и садится на подоконник открытого окна. Слышно, как ветер колышет деревья – будто в воздухе витает ощущение свободы.
– Как же мне хочется улететь туда, вниз, Джек. – Я глажу его шею. – И провести этот вечер среди живых.
Я думаю обо всём, чем могут заниматься живые, – я читала об этом только в книжках, но могла бы делать и сама, окажись я там, в городе: поиграла бы в догонялки или другие игры с девчонками и парнями, посмотрела бы пьесу в театре, окружённая милыми, улыбающимися лицами…
– Маринка! – кричит Ба, и окно, блеснув, захлопывается.
– Иду,