– Извини, – виноватым тоном говорит Саймон. – Машина старенькая, но еще ничего.
Он стоит снаружи, напротив водительского места, смотрит поверх машины на меня и слегка улыбается, похлопывая по капоту. Вид у него удивительно свежий, невзирая на жару.
– Признаю, она не в лучшей форме для появления на публике. Но давай считать это чем-то вроде сеанса в сауне. Наверняка любая «Вольво» одобрила бы.
Я улыбаюсь и киваю:
– Конечно. Предпоследний курс должен начаться с ритуала очищения.
– То есть ты согласна? Прежде чем ты примешься проделывать тут всё, что положено в колледже, и загрязнишь свой организм. Ну, вечеринки, обеды в столовой… – Он машет рукой.
Я знаю: Саймон надеется, что я тоже пошучу.
Он старается изо всех сил, но обычно у меня не получается подыграть. Я знаю это, но ничего не могу поделать. Саймон не виноват – виновата я. Он очень хороший человек. Возможно, даже слишком хороший. Слишком понимающий, слишком щедрый.
«Саймон еще и мой отец», – мысленно напоминаю я себе.
Удивительно, как часто мне приходится вспоминать об этом. А ведь я же видела документы об удочерении. Господи помилуй, да я была там, когда они подписали бумаги и я официально – наконец-то – вышла из-под государственной опеки в зрелом возрасте шестнадцати с половиной лет.
Я замечаю свое отражение в окне машины. Длинные темные волосы собраны в хвост, который висит на спине свинцовой гирей, густая, мокрая от пота челка облепила лоб, щеки раскраснелись.
Впрочем, это не от жары. Просто я волнуюсь. Мне надо попить.
Придется не только познакомиться с новой соседкой по комнате, но и расстаться с Саймоном. Я страшно не хочу устраивать неловкую церемонию прощания, но тем не менее решаю подбодриться и сделать всё, что в моих силах. Из меня получилась не очень хорошая дочь, однако я должна хотя бы попытаться. Саймон мне дорог, а я до сих пор не знаю, как сказать ему об этом.
Я вымученно улыбаюсь и обхожу машину.
– Думаешь, справимся за один раз? Если да, угощу тебя обедом.
– В вашей гнусной студенческой столовой? Не очень соблазнительно звучит, – отвечает Саймон, вытаскивая из багажника коробку.
Он улыбается, хоть и пытается это скрыть.
– Я буду переносить твои туфли по одной, лишь бы спастись от обеда в столовой.
– Вообще-то я имела в виду греческое кафе вон там, – заявляю я.
Чемодан, который я достаю из машины, совсем не тяжел. Я минималист и путешествую налегке.
Саймон выпрямляется, наклоняет голову набок и поднимает бровь, не в силах больше скрывать радость.
– Греческое кафе? Гирос? Хумус?
Я киваю:
– И баба гануш.
Саймон упирает коробку в бедро, чтобы освободить руку, и повышает голос.
– Хватай что можно и беги! Бери только самое необходимое! Лети быстрее ветра!
Он вытаскивает из машины небольшую сумку и устремляется к тротуару, выкрикивая через плечо:
– Скорее, Элисон! Нельзя тратить ни минуты!
Я смеюсь, забираю оставшиеся вещи из багажника и захлопываю крышку. Саймон шутит, потому что на самом деле багажа больше нет. Мой приемный отец старается находить светлую сторону в том, что я неспособна всерьез к чему-то привязаться – и что взяла с собой ничтожную долю тех вещей, которыми другие студенты доверху набьют свои маленькие комнатки. Я вспоминаю, какой он добрый и понимающий, когда речь заходит о моих недостатках. В то время как большинство студентов тратят несколько часов на разгрузку машины и на то, чтобы забрать свои вещи из комнаты хранения, мы справились за пять секунд.
Мне не сразу удается догнать Саймона – он убежал так далеко вперед, что я успеваю расстроиться от невозможности с ним поравняться. Мой чемодан хлопает по ступенькам и волочится по лужайке, когда я срезаю путь между университетскими постройками, чтобы добраться до корпуса, в котором буду жить.
Запыхавшись, я дохожу до Кирк-Холла. Саймон сидит на коробке, такой небрежный и спокойный.
– Саймон, но как? – с трудом переводя дух, спрашиваю я. – Откуда… откуда ты знаешь, куда идти?
– На прошлой неделе я изучил карту кампуса. И вчера тоже на нее глянул. И сегодня утром, перед тем как ехать.
Саймон умудряется выглядеть всё так же небрежно и изящно, как обычно, и на его красной льняной рубашке нет ни единого пятнышка пота. Волосы, которые всегда стильно зачесаны назад со лба, ничуть не растрепались. Его безыскусное