Он постоял несколько секунд в задумчивости, обводя притихших посетителей своим грустным взглядом, а потом – неожиданно хлопнув ладонями над головой – начал пускать из носа, ушей, рта клубы табачного дыма, а после выплюнул на пол кусок огня и, не поклонившись даже, ушел, потому, видимо, что над ним слишком уж животно смеялись…
– Ты заметил, какие у него руки? – спросила Криста.
– Да. Странно, у него испанские руки. В Прадо… – начал было он и запнулся. – В Прадо, – повторил он, – ты можешь заметить, что у тех испанцев, которые позировали Эль Греко, Гойе, но особенно Мурильо, – апостольские, указующие руки. У этого – такие же.
– Ты споткнулся, когда помянул Прадо… Почему? Оттого, что именно там меня видели с Кемпом?
– Да.
– Ты думал, что упоминанием Прадо можешь обидеть меня?
– Да, пожалуй. Но мне самому тоже было неприятно произносить это слово, хотя я так любил его раньше…
– Отведешь меня завтра в Прадо?
– Конечно.
– Я там работала, – сказала Криста чуть не по слогам, – поэтому не смела смотреть живопись.
– Ты хочешь сейчас выговориться про свою работу? – спросил он. – Можешь, если тебе это надо.
– Я не знаю, чего я хочу, милый… не сердись… Я должна тебе рассказать…
Она не успела закончить, потому что вышел второй фокусник, испанец, и все зрители зааплодировали ему, выражая свою симпатию сдержанным дружеским «оле!».
Этот вел себя иначе: слишком ломко поклонился («Я так смеюсь, – подумал Роумэн, – давно я так не смеялся, целую вечность, с того дня, когда Штирлиц сказал о Прадо»), слишком фамильярно подмигнул хозяину, слишком резко выбросил в сторону правую руку и, чересчур фокусничая, провел левой рукой по большому и указательному пальцам сплошную красную линию каким-то особенным, очень мягким и ярким мелком – получился рот. Затем он надел на безымянный палец куклу, и красный рот начал диалог со смешным, встрепанным человечком. Рука смешила гостей, рассказывала про собравшихся какие-то истории. Потом брат хозяина, Доминго, вынес клетку с огромным попугаем, и начался разговор троих, а после сам хозяин вытащил громадную голову из папье-маше. Теперь разговаривали уже четыре существа – встрепанный человечек на безымянном пальце, рот, составленный из указательного и большого, попугай и голова из папье-маше. Фокусник был недвижим, только заметно, как резко напряжена его шея: чревовещание – трудная профессия, не меньше шести часов ежедневных репетиций, а когда же он, бедный, бегает в поисках антрепренеров?!
– Это искусство, – сказала Криста, зааплодировав первой.
Чревовещатель заметил это; кукла и красный