Посмотрела сквозь них — все изменилось. ‹…› Куда бы она ни посмотрела, всюду было золото, как описывала Аталь, — блестки, где-то плававшие в воздухе, а где-то двигавшиеся направленно, потоком. А среди них тот мир, который она могла видеть невооруженным глазом: трава, река, деревья, но там, где находилось разумное существо, кто-нибудь из мулефа, рой блесток был гуще и двигались они энергичнее. ‹…›
— Не представляла, что это так красиво, — сказала Мэри подруге.
— Ну конечно, — ответила Аталь. — Удивительно, что ты их не видела. Посмотри на малыша…
Она показала на ребенка, игравшего в высокой траве, — он неуклюже прыгал за кузнечиками, вдруг останавливался, чтобы рассмотреть лист, падал, поднимался, подбегал к матери и что-то говорил ей, потом его внимание привлекала какая-то палочка, он пытался поднять ее и, обнаружив, что по хоботу ползут муравьи, взволнованно трубил… Вокруг него плавал золотой туман, так же как вокруг навесов, рыболовных сетей, вечернего костра ‹…› в нем все время возникали маленькие потоки и вихри намерений, они клубились, разделялись, отплывали в сторону, исчезали, сменяясь новыми.
Вокруг его матери золотые искры роились гораздо гуще, и потоки их были гораздо сильнее и постояннее. Она занималась стряпней: сыпала муку на плоский камень, раскатывала тесто для тонких лепешек, посматривая между тем на ребенка, и Тени, или шраф, или Пыль, омывавшая ее, казалась овеществленной ответственностью и мудрой заботой.
— Ну вот, ты видишь наконец, — сказала Аталь. — Тогда пойдем со мной.
Мэри посмотрела на подругу озадаченно. Непривычный был тон у Аталь: она как будто говорила: ты готова наконец; мы ждали этого; теперь кое-что изменится.
Со всех сторон приближались мулефа — с холма, от своих сараев, с реки, — члены ее группы, но и чужие, незнакомые, смотревшие на нее с любопытством. Их колеса катились по утрамбованной земле с низким, ровным звуком.
— Куда я должна идти? — спросила Мэри. — Почему все едут сюда?
— Не беспокойся, — сказала Аталь, — иди со мной, тебя никто не обидит.
Вот так доктор Малоун и находит способ увидеть Пыль, и вот почему книга называется «Янтарный телескоп». И вот почему существа на колесах — это часть тропы, а не только леса; они принадлежат к линии истории, а не только к ее миру. Помимо всего прочего, мне самому гораздо интереснее, когда что-то из мира истории прочно вписывается в саму историю. Ведь история — это не просто последовательность событий. Это еще и система паттернов (по крайней мере, потенциально). Линия истории может принять такую форму, которая окажется красивой сама по себе, в отрыве от содержания, — эстетически привлекательной независимо ни от чего.
Создавать паттерны — это особое удовольствие, и в этом — одна из причин, по которым я сочиняю истории. Есть и много других причин: сочинительство