– Армия готова выполнить свой долг, – просто и без малейшей аффектации ответил Гаупт. – К тому же могу сказать вам со всей откровенностью, решение о войне принято. Я не хотел говорить прежде времени, но наш полк скоро выступит, и, очевидно, это последний мой визит к вам.
– Не говорите так! – встревожилась Эрнестина Аркадьевна.
– По крайней мере, до войны, – с улыбкой поправился штабс-капитан.
– А вы знаете, мы с Алешкой тоже идем в армию, – неожиданно выпалил Николаша и сконфуженно улыбнулся.
– То есть как, вы же еще студенты?
– Уже нет, тетушка, мы теперь вольноопределяющиеся Болховского полка.
– Что ты такое говоришь, а твои родители знают?
– Нет, ма тант[1], я не решился рассказать им сам и потому хотел бы просить вас с дядей…
– Ура, наши идут на войну, – закричал совершенно ошеломленный всеми этими известиями Маврик, однако закончить не успел, потому что Дуняша, услышав о войне или еще почему, с грохотом уронила на пол поднос с посудой.
– Это еще что такое? – строго воскликнула Эрнестина Аркадьевна, но девушка не слышала ее и лишь во все глаза смотрела на сделавших это удивительное признание студентов.
– Как же это, Николай Людвигович, Алексей Петрович… на войне ж убить могут, – бормотала она, и глаза ее быстро наполнялись слезами.
– Полно тебе причитать, – нахмурился Модест Давыдович, – они еще, слава богу, живы. Но как это возможно?
– Свидетельствую, – громко заявил Гаупт, – молодые люди говорят чистую правду. Им стоило немалого труда уговорить меня скрывать эту новость. Тем более что для этого господам вольноопределяющимся пришлось переодеться в партикулярное платье, что я как офицер не могу одобрить никоим образом. Но, раз их инкогнито раскрыто, то в следующий раз вы увидите их в мундирах.
Пока он говорил, Соня подошла к кузену и его приятелю и срывающимся голосом пробормотала:
– Простите меня, Николаша, и вы, Алексей, я дурно думала о вас и мне теперь ужасно стыдно. Вы ведь извините меня?
Пока все внимание было приковано к уходящим на войну молодым людям, Дуняша наконец вспомнила о своих обязанностях и с виноватым видом принялась собирать на поднос разбитую посуду. Собрав все черепки, девушка попыталась незаметно выскользнуть, но не тут-то было. Внимательно следившая за ней хозяйка тут же пошла следом и, догнав горничную в коридоре, буднично отхлестала ее по щекам, а затем вернулась к гостям и, любезно улыбаясь, предложила всем перейти в гостиную.
– Господа, ну, сколько можно говорить о войне, право же, наши мальчики теперь не скоро окажутся в домашней обстановке, так давайте не будем их лишать этого удовольствия.
– И в самом деле, – прогудел Иконников, – давайте о чем-нибудь смешном. Кстати, Модест Давыдович, ты, помнится, говорил о некоем курьезе, приключившемся в вашем богоугодном заведении?
– Каком курьезе? – заинтересовался жизнерадостный Николаша. – Дядюшка,