«Соврала – вот за это и мучайся, – корила она себя. – Будешь теперь на огороде пластаться. Поясница на третий день отвалится, грязь из-под ногтей придется выковыривать неделю. Загар вам, девушка, конечно, обеспечен. Но что делать со следами от комариных укусов? Да и загар поддельный: не золотистый морской, а грубый, коричневый – речной. И фоток не будет. Разве с огорода, на фоне дощатого сортира…»
Автобус остановился на конечной. Кира выбралась в вечернюю духоту родного микрорайона. Домой. Хорошо, что у нее есть хотя бы это – дом.
Никогда прежде она не позволяла себе идти от остановки до дома так неспешно, едва переставляя ноги. Всегда спешила, почти бежала, обходя стайки вызывающе-шумных подростков или качающихся пьяных. У шеренги гаражей-ракушек, за которыми любила пировать местная гопота, привычно поднимала взгляд и высматривала под самой крышей, на пятом этаже блочной пятиэтажки, светящееся окно. Когда-то мать ждала ее с первого курса Академии, стоя у этого окна в своем домашнем виде: маленькая головка с седым облачком волос, изможденно опущенные плечи под неизменным потертым халатиком с полуоторванными рюшами.
Впереди завиднелись гаражи, сейчас завернет за угол универмага и войдет в свой двор. Кира замедлила шаг. Хотелось оттянуть тот момент, когда снова войдет в пустую темную квартиру, включит машинально телевизор – мелькающие на экране страсти создавали хоть какую-то видимость жизни.
Тяжелый, мрачный, отвратительно скрежещущий товарняк, с такими же тяжелыми и мрачными воспоминаниями, выныривал из темного тоннеля памяти неожиданно и бессистемно. Отец внешне не проявлял горя по поводу смерти матери. Он вообще вернулся из Африки замкнутым, и держал свои чувства внутри. Хотя отдал супруге последние почести: два месяца возился на кладбище – самолично залил фундамент и сделал основание для памятника, облагородил мраморной крошкой, заказал и установил мраморную плиту с фотографией, на которой Софья Андреевна имела бодрый вид бойца революции, победившего всех классовых врагов и идеологических противников.
Домой он не вернулся – так и остался жить на даче. Объяснял довольно туманно:
– Да что я буду тебе мешать? Мусорю, плохо сплю, табаком воняю, храплю, как медведь. Вдвоем там не развернуться, а тебе личную жизнь надо устраивать. Да и привык я на природе, да на просторе. Опять же, за дачей постоянный присмотр нужен по нынешним временам…
И перестал приходить, даже на Новый год. И ее от визитов