Ну, тогда извините. Вырвалось… Ох, уж эти рефлексы…
Всё её тело свело от долгого, судя по всему, лежания на жёстком голом камне – да, пол под ней холодный, шероховатый, с острыми, неровными гранями, и отвратительным запахом нечистот и плесени. Липкий, омерзительно склизкий мокрый камень. Пол.
О, Господи! Началось… Что за боль! Это вместе с кровью заструилась по телу, по всей нижней половине, жизнь, со всеми своими проявлениями! О-о-о!..
Как хорошо, что она терпелива, и может, закусив губы, дождаться конца этой пытки. Холодный пот выступает на лбу. Силы терпеть без крика, кажется, больше нет… Ну уж дудки! Она вытерпит!.. Она и не такое…
Ну вот, боль и отступает. Да, стало намного легче. Вот, нормально. Ф-ф-у-у!..
Да, она вновь чувствует своё тело. ВСЁ своё тело. Оно при ней, и, вроде, здоровое.
Кажется. Пожалуй, теперь и правда, ничего не болит. Только холодно и жёстко.
Но что всё это значит? Интересный вопрос.
А есть ещё более интересный: Где она? На больницу это мало похоже. Разве что она в морге. А почему на полу? Скатилась? Тогда – откуда? Ух, сколько мыслей, вопросов, сразу побежало, зароилось в голове. Кстати, что это с ней? В смысле, с головой.
Что это за зуд, или чесотка? И странная тяжесть и скованность?
Поднеся руки к голове, она обнаружила там огромную копну волос. Пусть спутанных, грязных, липких, но несомненно – её! Это не парик… они не снимаются. Точно – её.
Сколько же минуло времени, что они так отросли?! Если судить по длине, прошло не меньше… года (?!), прежде, чем она… Ожила?
Она – ожила! Пожалуй, сомневаться не приходилось – она ожила!
Поудобней усевшись на полу, она снова и снова ощупывала себя, не зная, радоваться, или плакать: тело точно было при ней. С руками, шеей, грудью, талией, бёдрами… всем-всем!
И не было той страшной худобы, что в последние предсмертные дни особенно расстраивала её, и всех, кто сидел с ней в эти страшные дни, или приходил… попрощаться.
Нет, никакой худобы. Напротив, тело прекрасно – оно было стройно, упруго, и приятно отзывалось под ладонями, когда она придирчиво ощупывала себя всю.
Правда, эти приятные ощущения несколько искажались материей одежды, что оказалась на ней одета – какая-то довольно мягкая и ворсистая ткань… И само платье немыслимого фасона…
Фу, как глупо! Обтягивающий жёсткий лиф с глубоким вырезом, а пониже тонкой (Ага, тонкой! Её!) талии – сплошные пышные когда-то, а сейчас слипшиеся, и ломкие от затвердевшей грязи, складки длинной широкой юбки, полностью закрывавшей все ноги.
А туфли? Туфель она не ощущала. А если потрогать? И посмотреть?
Насколько удалось разглядеть в слабом, едва пробивающемся сквозь темноту мерцаю– щем луче, на ней всё же имелись – не туфли, а, скорее, тапочки. Мягкие тапочки, к тому же совсем изодранные, и протёртые на подошвах до дыр. Вот это да!
Что же, нельзя было что ли, дать ей к выздоровевшему телу нормальную одежду и обувь?..
Впрочем, не кощунствует ли она? Ей ли жаловаться?!
Ведь одежду и обувь ничего не стоит заменить,