бороздам мутные потоки воды. Ее глаза весело смотрели на то, как бодро распрямлялись от
спасительной прохлады листья огурцов, помидоров, гороха, моркови, ботва картофеля, как
особенно ярко начинал зеленеть лук-батун. Петух, с самого начала позорно спрятавшийся
под крышу стайки, тоже чему-то радовался и победно кукарекал из укрытия. Николай с
добела выгоревшей мокрой головой шлепал по огороду, глубоко проваливаясь в размякшей
черной земле.
– Скажи дождю-то, пусть еще припустит, – кричала ему мать, – пусть хоть шелуху-то
на твоем носу примочит.
Николай начинал во все горло припевать:
– Дождик, дождик припусти, мы поедем во кусты, бо-огу молиц-ца, царю клониц-ца!
У царя была жена, отворяла ворота – ключиком, замочиком, шелковым платочиком…
А дождь катился по стриженой голове в глаза, попадал в рот и казался совсем-совсем
безвкусным.
– Мокни, мокни, – смеясь, говорила мать, – больше вырастешь…
Воспоминания были словно озарены каким-то светом. Откуда брался этот свет? Не
могло его быть в темную, трескучую грозу, и ведь, наверное же, неприятными были тогда
холодные струйки, но вспоминалось это светло. Значит, свет был особым эффектом самого
воспоминания. Все живое на земле от света: каждое существо, растение, лист усваивают его
и как бы в самих себе образуют маленькие солнца. А у человека от солнечного света
образовалось и вовсе удивительное – душа (тут уж солнце достигло вершины своего
воплощения). А так как воспоминания и мечты живут в этом солнечном доме – душе, то
потому и кажутся освещенными.
В последний год Николай почти каждую ночь видел во сне родителей, сестренку
Анютку, бабушку Степаниду, черемуху в палисаднике, собаку Левку, дом с потрескавшимися
бревнами. Приснилось как-то, что с внутренней стороны дома стены тоже не штукатуренные,
а бревенчатые, только побеленные. А в кухне, перегораживая угол, прибит шкаф, похожий на
синий наличник со ставнями. Наяву Бояркин этого не помнил. Написал матери, и она
ответила, что такой шкаф и вправду висел у них на кухне, и стены сначала были не
штукатуренные, но Николай был еще совсем маленьким, и удивительно, как он это запомнил.
Часто между вахтами, отдыхая в каюте на рундуке, Бояркин включал слабую
желтоватую лампочку над головой – совсем как в купейном вагоне, и начинал представлять,
как он идет по улице Елкино. Он специально тормозил память и, действительно, словно шел
шаг за шагом, и начинал видеть не замечаемые раньше подробности: заборы, крыши, трубы,
шероховатый с тупыми углами валун у почты, беленый штакетник Кореневых, земля у
которого всегда была вытоптана подковами, резные наличники у Трофимовых, молоденькую
листвянку в палисаднике Крышиных… Так "доходил" он до школы или клуба,