– Прибыл час назад и сразу пошел в батальон Тараховского. Хотел я задержать его до темноты, по дороге одиночные мины кладут. Сегодня одного связиста ранило, но… – Туманян, не договорив, пожал плечами.
Жест был понятен без слов. Бережной, как всегда, не послушался.
– Вот и я схожу туда, погляжу на людей, – сказал Серпилин.
Он еще по дороге в полк решил заранее побывать в обоих батальонах, которым предстояло ночью наступать, охватывая с двух сторон высоту.
– Я уже докладывал вам, товарищ генерал, туда замполит пошел, – сказал Туманян, не одобряя решения Серпилина.
– Тем лучше, – сказал Серпилин, – а то мы с ним сегодня еще не виделись.
– Разрешите вас сопровождать? – недовольно спросил Туманян.
Он только что сам вернулся оттуда, куда собирался идти Серпилин, и у него не было ни малейшего желания идти туда снова. Но не предложить этого не мог.
– Не надо, – сказал Серпилин. – Оставайтесь здесь с артиллеристом, сверьте его и ваши данные. А я в батальонах долго не пробуду, через два часа вернусь.
Сопровождали Серпилина в батальон двое: молодой, недавно прибывший в дивизию лейтенант, помощник начальника штаба полка по разведке, и Птицын, ординарец Серпилина.
В воздухе начинало чуть-чуть сереть, и Серпилин, когда они прошли полпути, метров шестьсот, подумал, что возвращаться из батальона он будет уже в темноте. Ждать ее, чтобы идти в батальон, ему так же, как и Бережному, не позволяло время, но мысль, что на обратном пути они будут проходить это открытое место уже в темноте, была ему приятна.
Одиночная мина хлопнула впереди, подняв столб дыма и снега. И шедший сзади Серпилина ординарец Птицын зашагал так близко, что Серпилин почувствовал на затылке его дыхание.
Птицын попал к нему в ординарцы случайно. В августовских боях под большой бомбежкой Птицын вместе с несколькими другими ушедшими с передовой солдатами был задержан в расположении командного пункта дивизии. Настаивали на том, чтобы всех их отдать под трибунал, но Серпилин, узнав о них уже к вечеру, когда общая обстановка улучшилась, захотел сам посмотреть на беглецов – не имел привычки рубить сплеча.
Птицын обратил на себя его внимание понурым видом и густой, седой, давно не бритой щетиной. Из-за этой щетины он казался почти стариком.
Серпилин спросил, какого он года. Оказалось, что 1895-го – ровесник.
Серпилин распорядился всех остальных на первый случай отправить обратно на передовую, а Птицына взял к себе в ординарцы, вместо убитого накануне при бомбежке.
– Лично проверю, что вы за человек, – сказал он Птицыну, – а еще раз драпанете, лично и застрелю.
Так Птицын и остался у Серпилина в ординарцах. Драпать он больше не пробовал, а своей неговорливостью и абсолютной честностью – качеством в ординарце немаловажным – пришелся Серпилину по душе.
Серпилин считал, что этому немолодому и многосемейному солдату, по гражданской специальности счетоводу,