доплыву». Гаврюхина, говорят, отговаривали, да, видать, плохо. Любопытно было ребятам: неужто и впрямь доплывет? Бжа, она с виду тихая, но на самом фарватере, где быстрина, течение ой-ей-ей. Вот он и поплыл, Гаврюхин. Говорят, доплыл до середки. Потом что-то мелькнуло, булькнуло, как китовый фонтан, и пловец пропал. Тело искали четверо суток. Просвечивали приборами глубину, изъездили дно реки на гусеничной амфибии – ничего. А что оказалось? Его подводным течением от середки принесло обратно, почти в то же место, откуда он сиганул. И забило в щель между сваями на пристани. Нашли случайно. Принимали с «ракеты» швартовы, смотрят, под водой вроде мутнеет рука, вроде – водоросли, непонятно. Спустились в водолазном костюме, а там утопший Гаврюхин. Это ладно, нашли и нашли, ты послушай, что было дальше. Положили его на пристани, накрыли чьим-то пальто и побежали звонить – вызывать милицию и врачей. И как-то так оказалось, что рядом с утопленником на короткое время не случилось никого из зевак. То ли толпе стало скучно, то ли тошно смотреть на мертвого. Словом – ушли. Тогда мертвый Гаврюхин, как ни в чем не бывало, поднялся, надел чужое пальто, которым его прикрыли, и преспокойно ушел с места собственного спасения. Я что теперь думаю, Мишка. Твои клиенты тоже вроде не дышат…
– Не дышат, – проговорил я сквозь смех, – и под водой могут пробыть сколько угодно долго.
Накатило. Я давился от смеха. Ушат за ушатом я выплескивал его из себя, а смех все не кончался. Костя сначала посмотрел на меня серьезно, даже как-то испуганно и оценивающе. Все-таки не виделись столько лет, а здоровье с годами уходит, даже психическое. Потом он решил, должно быть, что я не совсем псих и робенько улыбнулся.
