Между тем Бад немного пришел в себя после сокрушительного бокового удара Аллана, который со стороны выглядел как легкий шлепок. Он машинально выбросил вперед прямую левую – этот прием оставался краеугольным камнем, на котором строилась вся лучшая боксерская тактика, – потом шагнул вперед, поднявшись на носки, и стремительно, как распрямившаяся пружина, выбросил правый кулак, целясь ему в подбородок. Это был великолепно выполненный прямой удар, подкрепленный почти двумя сотнями фунтов мускулатуры. Винсент Аллан покачнулся, как корабль при сильном ветре.
– Бей! Бей! Бей! – неистово вопил Кэйзи, видя, что его протеже готов отступить.
Аллана выручили инстинкты и способность к подражанию. Он поднял руки, как это делал его противник, и принялся тыкать в него прямой левой рукой. Но в его ударах не чувствовалось вдохновения. Бад легко уклонился от них и скользнул вперед, чтобы продолжить экзекуцию. Приблизившись вплотную к Аллану, боксер почти до колен опустил кулаки и резко ударил снизу вверх, целясь в челюсть новичка. Удар откинул голову Аллана назад, но не оглушил. Страшный удар не подействовал на его мозг. Но жесткая перчатка содрала с подбородка Аллана кусочек кожи. Прикоснувшись к оцарапанному месту и увидев на перчатке маленькое округлое темное пятнышко, молодой человек нахмурился. В этот момент прежний Винсент Аллан умер и родился другой, который сразу позабыл все уроки жалости, милосердия, человеческой доброты и мягкосердечия. Только что он видел мелькающие кулаки в перчатках, блестящее тело Бада, чувствовал запах пота, слышал оглушительные вопли толпы вокруг ринга и подзадоривающее рычание Падди Кэйзи, но теперь все это куда-то исчезло. Аллан стоял, окруженный вязкой тишиной, и единственное, что для него существовало, – были горящие яростным огнем глаза Бада. В сердце молодого человека осталось одно только страстное желание погасить эти светящиеся глаза, сделать их темными как ночь, беспомощными, пустыми.
Бад был уже рядом, оба его кулака летели к цели. Но Аллан, прикрыв грудь рукой, отразил атаку боксера. Со стороны показалось, что Бада отнесло в сторону словно перышко. И прежде, чем Бад пришел в себя, Аллан оказался рядом с ним. Он двигался мягко, как тигр. Каждый нерв его трепетал, каждая мышца была напряжена. Вот он уже в пределах досягаемости подобных мельничным жерновам перчаток. Ноги Аллана словно приросли к полу, и он ударил. Кулак впечатался в грудь Бада. Что-то хрустнуло. Бад бесформенной грудой без чувств повалился на пол.
Аллан остановился. К нему вновь вернулось ощущение реальности. Он услышал неистовый многоголосый рев. С полдюжины людей влезли на ринг через канаты и подняли Бада. А Винсент Аллан подошел поближе и посмотрел в потускневшие, неживые глаза, невидящим взглядом уставившиеся в потолок. Хотелось бы сказать сейчас, что Винсент Аллан испытал жалость или угрызения совести. Но, если оставаться верным суровой правде, следует признаться, что он чувствовал только несравненную сладость победы. Та животная сущность, что пробудилась в нем, жаждала лишь одного – сражаться снова!
Бада