Обида. Кир Булычев

ят, – сказал Корнелий Удалов. – Своей волны им не хватает, лезут на Моцарта с комментариями.

      – С комментариями? – спросил профессор Минц, поглаживая лысину. – А вы, Корнелий, понимаете их язык?

      – Так, через пень-колоду, – смутился Удалов. – Похоже на венгерский.

      – Какие еще есть версии? – спросил Минц, обернувшись к Грубину.

      – Я настрою, – предложил Грубин. – Я больше музыку люблю.

      – Не надо, – остановил его Минц. – Очень любопытно.

      Минц задумался. Даже забыл долить друзьям чаю. И не заметил, как вошел Ложкин и громко поздоровался.

      Из этого состояния Минц вышел лишь через три минуты.

      – Все ясно, – сказал он. – Такого языка на Земле нет. Я мысленно перебрал возможные варианты…

      – Но может, не венгерский, – предположил Удалов. – Может, какой-нибудь очень отдаленный, с которым вы, Лев Христофорович, времени не имели ознакомиться?

      – Я не знаю многих языков, – возразил Минц. – Но могу читать на любом. Дело в системе, в структуре языка. Достаточно знать элементарный минимум – языков пятнадцать-шестнадцать, которым я располагаю, чтобы дальнейшие действия диктовались законами лингвистики. Вам понятно, коллеги?

      – Понятно, – сказал польщенный Удалов. – Так что же это за язык?

      – Инопланетный, – просто ответил Минц. – Итак, что будем делать?

      – А то делать, что перевести их воззвание и ответить. Это наш гражданский долг.

      – Правильно, Корнелий, – поддержал Грубин. – Если вам, Лев Христофорович, понадобится моя помощь, прошу рассчитывать.

      – Невозможно. Этот язык нам не расшифровать, потому что у них нет с нами ни одного общего корня и ни одного общего падежа.

      – Вот, – вздохнул Ложкин. – Даже способности профессора Минца ограниченны. Придется писать в Академию наук, а пока получим ответ, пришельцы могут улететь.

      – То есть как так ограниченны? – не понял Минц. – Это мои способности ограниченны?

      – К сожалению, – согласился Ложкин.

      – Саша, – сказал Минц, – вы в самом деле не торопитесь?

      – Куда мне торопиться, если предстоит эксперимент?

      – Тогда, – Минц строго посмотрел на гостей, – попрошу всех посторонних очистить помещение. Жду всех по окончании работы.

      – В смысле когда? – спросил Удалов, послушно направляясь к двери.

      – Мы вас вызовем.

      Минц широким жестом стряхнул со стола бумаги, в то время как догадливый Грубин тащил из-под кровати небольшой электронный мозг.

      – Вызовите, – согласился Ложкин, – не стесняйтесь. Даже если рано будет.

      – Может быть поздно, – сказал Минц, включая портативный магнитофон.

      Удалов с Ложкиным постояли немножко в коридоре у дверей Минца, не зная, то ли им обижаться, то ли ждать без обиды.

      – Ты не помнишь, на какой волне передача была? – спросил наконец Удалов.

      – На тридцать одном метре, – ответил Ложкин. – Сам попробуешь расшифровать?

      Удалов только покачал отрицательно головой, пошел к себе, тихонько включил приемник и начал искать передачу на инопланетном языке. Передачу он нашел, правда, не на тридцати одном метре – перепутал, как всегда, самоуверенный Ложкин, – а на шестидесяти. И потом долго сидел Корнелий Иванович, слушая треск и шум в эфире и стараясь по интонациям угадать, как там дела у пришельцев. Жалел он их, сочувствовал и беспокоился. Даже взял приемник с собой в постель, надеясь немного, что во сне сможет овладеть языком методом гипнопедии.

      Удалов проснулся от того, что в стекло что-то стукнуло. Может быть, в другой день он бы не обратил внимания на этот стук, но нервы у спящего Удалова были напряжены: ему все время снились пришельцы, протягивающие ему руки за помощью. Удалов осторожно сполз с постели, подбежал к окну. Там, под фонарем, стоял Грубин и махал рукой, вызывая его к себе.