Зиму наскучило спать да говеть,
Он по натуре не крот, —
Идет, пошатываясь, медведь,
Шерсть о кору трет.
Шел, пошатываясь, медведь,
Все по-новому замечал
И лишь потому, что не мог петь,
Р-р-рычал.
Лет своих никогда не считал,
Товарищей не имел.
О лучшем думать и не мечтал,
За то, что есть, постоять умел.
Врагов о милости не молил,
Не ведал земной тоски,
Медвежатников наземь валил,
Ломал рогатины на куски.
Но из-за дерева – из-за угла —
Ничтожная пуля его подсекла.
Даже меха не повредила
Дырочка тоненькая, как шило,
Но кровь, на месте застыв, остыла,
И стали дряблыми жилы.
Ему ножом распороли живот
Без всяких переживаний.
Мочили, солили, сушили – и вот
Он стал подстилкою на диване.
На нем целуются, спят и пьют,
О Пастернаке спорят,
Стихи сочиняют, песни поют.
Клопов керосином морят.
В центре Москвы, от лесов вдали,
Лежит он, засыпанный пудрой дешевой.
Как до жизни такой довели
Его, могучего и большого?
Оскалена жалко широкая пасть,
Стеклянны глаза-гляделки.
Посмотришь – и думаешь: страшно попасть
В такую вот переделку.
Словно тонкие линии на ладони твоей
Что происходит со мной? На далеком солнце вспышка – ия день-деньской провожу в постели; труд в газете, которую я любил больше жизни, кажется теперь утомительным и однообразным; я стал раньше уходить домой для экономии сил; кому-то уже понадобился мой рабочий стаж для начисления пенсии; в душе неведомое до сих пор смутное томление от наделанных непоправимых ошибок и впустую прожитых дней: и прошлое страшит, а будущее манит к себе. И уже не столько боишься смерти, как стать обездвиженной обузой жене; и читаешь брошюрки о разнице между инфарктом и инсультом…
Даже поздняя любовь привлекает не чувственной стороной, не концом или апофеозом, а разрозненными крохотными кусочками воспоминаний – словом, сказанным тебе, розой в дрожащей от волнения руке, даже поцелуем, который долго помнишь на вкус, юношеским ожиданием встречи, тенью колеблющейся свечи над головой…
В мире, жестоком и грубом, я вспоминаю одно: сладкие ждущие губы и глаз голубое дно.
Но это случается, признайтесь честно, практически с каждым стареющим мужчиной.
Влюбиться в дороге, в попутчицу, сразу —
как будто взаправду… И помнить потом
и смех её тихий, и странную фразу,
и путь её, выстланный жёлтым листом…
Влюбиться, забыться, и сразу расстаться,
и вслед ей смотреть из окна на большак…
Как всё это страстью могло показаться?
А если не страсть – то запомнилось как?
И