Глава 2
Уже лежа в свежей постели, прислушиваясь к частым порывам ночного ветра, Лебедев долго не мог уснуть. Поначалу не удавалось согреть своим теплом выстуженное ложе, позже, угревшись и задув оплывшую свечу, не получалось отдаться во власть желанному Морфею. За высоким окном на фиолетовом фоне проступали черные силуэты ветвей – корявые, похожие на старушечьи руки, немые и скорбные, они раскачивались на ветру, царапались о стекло: тук… тук… тук… словно просили милостыню.
Не в состоянии забыться, Аркадий закинул руки за голову и, глядя на причудливый купол старинного балдахина, что темным облаком нависал над кроватью, стал вспоминать дорогу из Петербурга в забытую богом Вильну. Картины рисовались глухие и серые, без единого яркого блика, как и сама дорога, которая то и дело кидала экипаж из колдобины на бугор и снова в яму. Не было в этих краях привычного русской душе простора и чистоты, дорогих взгляду вольных полей, ясных девичьих небес и светлого тихого плеса…
«Неужели младенца нельзя было свезти под Москву, в Тверь, Устюг или Владимир? Да мало ли славных губерний в России?.. Странно все это… Какая причина, какая тайна, чтобы в такую глушь? И почему выбор пал на меня? – ломал голову ротмистр. – Здесь до ближайшего уезда верст тридцать, если не более… Какая ужасная, неизмеримая тоска… Такую дыру еще поискать…»
Он вспомнил ажурный шалевый уголок кружев, из-под которого на него смотрели внимательные голубые глаза крестника, пухлый в ямочках кулачок, перетянутый словно ниткой у запястья, игрушечные пальчики, розовые полупрозрачные ноготки, похожие на перламутровые ракушки, и ощутил в горле горький комок. «Что ждет это дитя… какая судьба?» Перед мысленным взором проявилось сухое лицо графа: строгий взгляд, поджатые губы и скупые слова, сказанные, точно отмеренные на весах: «…Передайте его высочеству… для беспокойства оснований нет… Ребенок не останется без присмотра, все, что надлежит, будет соблюдено…»
«Граф Холодов, Петр Артемьевич, своенравный старик… Необычная личность и по всему – особенной судьбы, – заключил Аркадий. – Служить начал еще в золотой век Екатерины, имел честь быть в уланах, сказывал, дрался с жестоким турком, стяжал четыре ранения и две звезды… А как своенравно, ей-Богу, занятно он рассуждает о жизни, политике, вере!»
– Вас, верно, удивляет мое затворничество, господин ротмистр? Напрасно, сие от молодых лет. Что ж, станете старше, поймете. Моя келья – мой третий Рим. И, откроюсь – моя душа, видит Бог, в этой глуши живет в вечном празднике одиночества.
– Но за порогом мир, ваше сиятельство!.. – горячился Аркадий.
– Он мне знаком не понаслышке. В сути своей он – суета и дорога к пропасти, – не сразу, но убежденно ответил Холодов.
– Позволю не согласиться с вами, граф. Всяк ищет сам своего конца.
– Вот