Итак, я проснулся, вернее, был разбужен непреодолимой физиологической потребностью и, гонимый ею, еще ничего не соображая со сна, кинулся к двери, лишь вскользь попутно удивившись обширности залитого светом незнакомого помещения, уставленного койками с неподвижно лежащими на них в разных позах телами. Сам я был почему-то в одних трусах. Явившийся на мой стук милиционер проводил меня в уборную, где, ступая босыми ногами по ледяной слякоти, я начал осознавать весь ужас, весь позор своего положения.
От сна молодец пробуждаетца,
в те поры молодец озирается:
а что сняты с него драгие порты,
чиры и чулочки – все поснимано:
рубашка и портки – все слуплено,
и вся собина у его ограблена,
а кирпичек положен под буйну его голову,
он накинут гункою кабацкою…
Потом, опять повалившись в койку, дрожа от холода под тонким казенным одеяльцем, прислушиваясь к раздававшимся вокруг храпу, стону, нечленораздельному бормотанию и лунатически ясным разговорам, я вспомнил в обратном порядке: душевный подъем, вызванный архитектурными формами XVII века, грустно-приподнятый проход по вечерней Москве под медленно падающим снегом, весь удачно прожитый день, – и увидел во всем какую-то светлую предопределенность. Все происходящее имело какой-то смысл. Меня явно вели к какой-то цели, мне пока неведомой. Так было надо.
– …Ибо очень часто необычайными, невиданными, непостижимыми для людей путями небо ставит на ноги падших и обогащает бедняков.
«Все, бросаю курить», – подумалось почему-то. Я чувствовал, что новый человек рождается во мне. Было плохо, мучила изжога, голова раскалывалась, но я чувствовал себя необыкновенно свободным и ничего не боящимся. Упавши на самое дно (с похмелья даже на отчаяние был неспособен), я сразу избавился от всех страхов.
Здесь-то и настигает нас со сверлящей силой мысль о личном Провидении, имея на своей стороне