– Если не отделяете себя от них, я вообще не стану с вами разговаривать, – ответил Исаев, кивнул на карандаш.
Аркадий Аркадьевич словно бы ждал этого; протянул ему «фарбер».
– И вообще я не буду говорить в этом кабинете, – продолжал Исаев, – где каждое мое слово записывается, а потом из этого вполне может быть склеена нужная вам композиция из нарезов пленки…
На бумажке написал: «Пригласите в ресторан – если пойдем пешком, стану говорить»; последнее слово резко подчеркнул – так резко, что даже обломился кончик остро отточенного грифеля.
Аркадий Аркадьевич прочитал ответ; Исаев, изучающе глядя на него, резко подвинулся к большому столу, закрыв локтем обломившийся кусочек грифеля.
– Да, любопытно, черт возьми, – после долгой паузы ответил Аркадий Аркадьевич с усмешкой, – казалось бы, политик, то есть экономист, а не понимаете, что в стране дефицит серебра! А без него нет пленки для записывающей аппаратуры… Все деньги – особенно золото и серебро – идут на восстановление из руин Минска, Сталинграда, Харькова, Смоленска…
Достав пачку «Герцеговины Флор», протянул Исаеву:
– Курите…
Зажег спичку, запалил бумажку, тщательно растер пепел пальцами, высыпал на ковер, прошелся подошвой и, кивнув на отдушины, сыграл:
– Отвыкли от папирос, что ль? Сигареты легче раскуриваются? – и зажег вторую спичку, протянув ее Исаеву.
– Ваши папиросы отсырели, – ответил Исаев, не отводя глаз от лица Аркадия Аркадьевича. – На вашей даче эти же папиросы были хорошо высушены…
– Я не зря спросил о том, отчего вы нам не доверяете… У меня для вас есть два сообщения… Первое – неприятное, второе – радостное… От того, как вы прореагируете на эти сообщения крупно, зависит очень многое… С какого начинать?
– С неприятного.
Аркадий Аркадьевич медленно поднялся из-за стола и пошел к сейфу.
Исаев неторопливо взял кусочек грифеля и положил его под язык; Аркадий Аркадьевич достал из сейфа папку, вернулся к столу, протянул ее Максиму Максимовичу:
– Читайте.
Исаев сделал три быстрые, глубокие затяжки; табак был горьковатый, крепкий; закружилась голова; это головокружение, однако, было приятным, чем-то напоминавшим ощущение после бокала хорошего сухого шампанского; тщательно затушил папиросу – курил до картона, жадно; только после этого открыл папку.
Первое, что он увидел, было его заявление Лозовскому; прочитал записочку, приколотую к нему: «Дорогой Матвей Федорович, если мне не изменяет память, автор заявления достаточно серьезно работал – если, конечно, это тот самый Юстас, кем он себя рекомендует; органы, убежден, разберутся в этом. Его отец, Владимиров, знаком мне по эмиграции. Хоть он и был меньшевиком, но никогда не занимал враждебных по отношению к нам позиций. Он отошел от меньшевизма без какого бы то ни было давления, поняв бесперспективность идейной борьбы, и погиб от белогвардейской пули вместе с комиссаром