– Вот, пришел попрощаться, донна… Кто знает, вернусь ли назад?.. А я вас… – он столь густо покраснел, что его смуглое от загара лицо стало темнее бронзы, – словом… вот, возьмите.
Мигель протянул спрятанную за спиной руку. На широкой, сухой ладони золотистой слезой покоился амулет: морской конек, плавающий в полированном янтаре волн. С их ребристой поверхности Терезе весело улыбались блики калифорнийского солнца, отчего конек казался живым. Он словно плыл по ладони в растопленной подгоревшей желтизне меда, переливаясь чешуйчатым телом.
Эту занятную безделушку Мигелю еще в детстве пода-рил отец, купив ее у непоседливых и горластых мавританских кустарей в Лиссабоне.
Украшение было очень дорого ему и как подарок погибшего в бою с карибскими пиратами отца, и как вещь для любования. Но главное, морской конек, по убеждению суеверного Мигеля, потакал удаче, и он постоянно таскал его на шее.
И вот теперь он передавал свою святыню мексиканке, которую крепко, но безответно полюбил. Еще с вечера, чутко прислушиваясь к голосам леса, юноша представлял, как осторожно достанет свой талисман и протянет красавице; как бережно примет она его в свои тонкие, легкие ладони; а он, так, чтоб не слышало ни одно ухо, научит ее тайным словам заклинания, известным только ему; благодаря которым морской конек будет верен лишь новой хозяйке… И от этих воображаемых картин грудь молодого испанца порывисто поднималась, уши горели рубином и неудержимо хотелось петь.
И он пел… тихо-тихо, для самого себя, потому как нельзя было выдать врагу их бивак, а более оттого, что слуга стыдился выдать себя пред суровым доном и колкой на язык дочкой папаши Муньоса.
Твердый подбородок Мигеля опустился на грудь. Он исподлобья, напряженно смотрел на Терезу.
Та – было видно, как вздрагивали плечи, – взволновалась. В глазах – изумление, радость, тревога. Зернистая краснота щек, шеи: «Что со мной? Только бы не заметил Диего!»
– Что это? – верхняя губка донны скакнула вверх, и она, легкомысленно рассмеявшись, резво спрыгнула на землю.
Смех ее нравился юноше, в его представлении таким чистым было журчание горного ручья, бегущего по окатанным галькам там, где всё бело и свежо от снега. Впервые за всё время их бесконечных мытарств она стояла так близко от него. Шелохни рукой – и она упрется в тугую, упругую грудь. Двинь ногой – и колено коснется бедра. Во рту пересохло. Мигель сглотнул засевший горьким лимоном ком. Внутри всё трепетало. Ему вновь до крика возжелалось схватить ее и прижать к груди крепко-крепко, но он вторично стреножил себя. Закусив втянутую мякоть щек, испанец уткнул взгляд в каретное колесо. Каждый мускул его молодого тела ощущал сводящую с ума близость.
Над ними кричали неведомые красноголовые птицы, бросая крылатые тени на лица, вязко гудели пчелы, а с другой стороны империала доносилось возбужденное бульканье Антонио и негромкий