Миновав Кортленд-стрит, я стал встречать все меньше и меньше пешеходов. Церковь Святой Троицы напоминала деревенскую часовню. Молчаливые утесы зданий многочисленных контор окружили меня, я почувствовал удушающее давление: здания как будто спали и во сне раскачивались; их бесчисленные окна походили на ослепшие глаза. Но если они и были слепы, то другие глаза, ни на мгновение не отрывавшиеся от меня, вовсе не были слепы. Их взгляд становился более пристальным, более напряженным.
И вот уже никого вокруг. Ни полицейского, ни даже вахтера. Я знал, что вахтеры сидят внутри огромных каменных крепостей капитала. Я задерживался на углах, давая наблюдателям возможность выйти, невидимому стать видимым. И по-прежнему не видел никого. И по-прежнему чьи-то взгляды не отрывались от меня.
С чувством некоторого разочарования я дошел до конца Бродвея и взглянул на Баттери-парк. Он был безлюден. Я подошел к стене гавани и сел на скамью. Паром, устремиившийся к Стейтен-Айленд, напоминал большого золотистого водяного жука. Полная луна проливала поток дрожащего серебряного огня на волны. Было очень тихо – так тихо, что я слышал отдаленный звон колоколов Святой Троицы – прозвонили девять часов.
Я ничего не слышал, но неожиданно понял, что рядом со мной кто-то сидит. Приятный голос попросил прикурить. В огне спички, поднесенном к сигарете, я увидел смуглое аскетическое лицо, гладко выбритое, рот и глаза добрые, причем глаза слегка водянистые, как от напряженной работы. Рука, держащая спичку, длинная, стройная и хорошо ухоженная. Она производила впечатление необычной силы – рука хирурга или скульптора. Несомненно, профессионал, заключил я. Эту мысль подтверждали плащ-накидка и мягкая темная шляпа. Широкие плечи под плащом соответствовали впечатлению необычной физической силы.
– Прекрасная ночь, сэр, – он отшвырнул спичку. – Ночь приключений. А за нами город, в котором возможны любые приключения.
Я посмотрел на него внимательнее. Странное замечание, особенно если учесть, что я, несомненно, вышел сегодня в поисках приключений. Но что в конце концов в этом странного? Может, во мне говорит преувеличенная подозрительность? Он не мог знать, что привело меня в это молчаливое место. Добрые глаза и лицо заставили немедленно отказаться от этой мысли. Какой-нибудь ученый, может быть, благодарный парку за его тишину.
– Вон тот паром, – он указал на гавань, очевидно, не подозревая, что я его изучаю. – Сокровище потенциальных приключений. В нем молчащие Александры, безвестные Цезари и Наполеоны, незавершенные Язоны – и каждый почти готов отвоевать золотое руно, – да, и несовершившиеся Елены и Клеопатры, и не хватает мелочи, чтобы завершить их и отправить завоевывать мир.
– Какое счастье для мира, что они не завершены, – рассмеялся я. – Сколько времени прошло бы до того, как все эти Цезари, Наполеоны и прочие вцепились бы друг другу в глотки и мир запылал в огне?
– Нисколько, – серьезно ответил он. – Нисколько, если бы они находились под контролем воли и интеллекта