Старика звали Ашот, и он умел ругать молодежь так, что с ним нельзя было не соглашаться. Когда говорят красиво, медленно и убежденно, да к тому же еще старики, как-то неудобно с ними не соглашаться. Старик говорил, что молодые не в полную силу дерутся за хорошее, он говорил, что они равнодушны и удовлетворяются удовлетворительным. А надо всегда хотеть только отличного. Особенно молодым.
Павел допил кофе и улыбнулся. А потом вздохнул.
– Что вы? – спросил Струмилин.
– Я вспомнил одного старика. Его звали Ашот. Он говорил очень красивые и очень неверные слова. Я только совсем недавно понял, как не прав старик Ашот. Он не прав только в одном: он настоящий старик, а старики всегда с пренебрежением относятся к молодым. Они думают, что молодые хуже и глупее их. А это неверно. Их поколение делало революцию, но ваше – завоевало полюс и победило Гитлера. А наше поколение взяло Антарктиду, целину и космос.
Струмилин внимательно посмотрел на Павла и спросил:
– Вы очень любите отца, Павел?
– Разве можно не очень любить отца?
– Но ведь вы мне рассказывали про вашу маму. Вы говорили, что…
– Она предала отца, и она предала меня.
Струмилин закурил, а потом спросил в упор:
– Паша, а вы не обижены на советскую власть? За отца? И за детский дом? И – за Богачева?
– Мой отец – советская власть. А тот, кто подписал ордер на его арест и расстрелял потом… Я ненавижу их… Они были скрытыми врагами. А потому они еще страшнее. Они делали все, чтобы мы перестали верить отцам. А нет ничего страшнее, когда перестают верить отцам. Тогда – конец. Спорить с отцами нужно, но верить в них еще нужнее. Так что я не обижен на советскую власть, Павел Иванович, потому что она – это мой отец, вы, Брок, Володя, Геворк…
– Между прочим, – сказал Наум Брок, передавая Струмилину очередную радиограмму о погоде, – старик Ашот, о котором ты говорил, не так уж не прав, как тебе кажется, Паша. После пятьдесят третьего года восемь лет прошло. Нас учат: «Смелее бейте плохое! Ярче возносите хорошее!» Так вот хорошее мы возносить умеем, а что касается плохого, так здесь вариант «моя хата с краю» по-прежнему здорово силен.
– Это точно, – согласился Пьянков, – на рукопашную нет храбрее нас, а как на собрании начальство крыть за справедливое, так здесь мы па-де-труа вычерчивать начинаем: все одно, мол, не поможет.
– Да… – сказал Струмилин. – Надо сильней и смелей критиковать все плохое. Тогда жизнь станет у нас просто куда как лучше. А сейчас иной страхуется: «Покритикую, а начальство, глядишь, квартиры и не даст, вот я в бараке и останусь»…
– А мне кажется, не только в этом дело, – сказал Павел, – мне кажется, все проще. Есть люди честные и смелые, а есть трусливые и нечестные. Честный – он везде честный.
Аветисян заметил:
– Может