Почти то же самое можно сказать о Михаиле Горлине («Путешествия»). В его сборнике есть какая-то шаловливость, напускная рассеянность, стилизованный скептицизм. Он, как говорится, «владеет словом». Но не владеет стихом – и не знает, в чем секрет такой власти. Эмилия Чегринцева в этом отношении все-таки увереннее его, – а если их обоих что-либо по существу и роднит, то главным образом склонность к сказочности и нарядности, окрашивающей в детски-розовые тона даже печальные любовные признания.
Е. Базилевская, мне кажется, – больше поэт. Некоторая наивность ее стихотворной «фактуры» порой даже привлекательна рядом с безлично-модернистическими приемами других:
Под двадцатью сегодня ртуть.
Все небо нежно золотится.
На волю манит лыжный путь,
Но тело холода боится.
Сижу с работой у огня.
Струя тепла ласкает плечи,
А рыжий сеттер на меня
Глядит совсем по-человечьи.
«Ступай на место, милый Том,
И не грусти о невозможном».
Он машет вежливо хвостом
И отступает осторожно.
А за окном – снега, снега,
Сугробов голубые горы…
Под белой шапкою стога,
Под снежным саваном – озера.
Разумеется, это могло бы оказаться напечатанным в приложениях к «Ниве» за 1910 год. Но стройность и скромность этих строф дает все-таки удовлетворение. Красноречию Базилевской надо было бы еще «сломать шею» – по совету Верлена, – но после такой операции от него по крайней мере что-нибудь останется. Базилевской есть что обтачивать, над чем трудиться: впечатление это складывается потому, что у нее заметно ощущение связи творчества с жизнью. Ее стихи отвечают определенному, своеобразному складу сознания, они движутся в соответствии с ним и не напоминают заводные игрушки, до которых авторам нет больше дела, едва только заведена пружина.
1937
Страдания ума
Скудость нашего здешнего книжного рынка заставляет относиться с особым вниманием к библиографическому