С годами охотнорядский дух тухлого мяса и крови никуда не делся, а даже наоборот, приобрел вполне реальную силу иного рода. Евгений Евтушенко в 1957 году прогремел стихотворением «Охотнорядец»:
Он пил и пил один, лабазник.
Он травник в рюмку подливал
и вилкой, хмурый и лобастый,
колечко лука поддевал.
Он гоготал, кухарку лапал,
под юбку вязаную лез,
и сапоги играли лаком,
а наверху – с изячным фраком
играла дочка полонез.
Он гоготал, что не разиня,
что цепь висит во весь живот,
что столько нажил на России
и еще больше наживет.
Доволен был, что так расселся,
что может он под юбку лезть.
Уже Россией он объелся,
а все хотел ее доесть.
Вставал он во хмелю и в силе,
пил квас и был на все готов
и во спасение России
шел бить студентов и жидов.
Стихотворение вышло смелым и даже провокационным, напомнившим читателям о той жуткой атмосфере, что еще недавно царила в советском обществе в период борьбы с космополитизмом. А в 1968 году поэт откликнулся на события в Чехословакии стихотворением «Танки идут по Праге», в котором вновь нашел место охотнорядцам:
Страх – это хамства основа.
Охотнорядские хари,
вы – это помесь Ноздрева
и человека в футляре.
О том, кого именно имел в виду Евтушенко, до сих пор спорят его критики.
«Охотный ряд снесем в момент!»
После 1917 года прилавки Охотного ряда заметно оскудели. Вместе с продуктами куда-то запропастились и покупатели. «Москва в июле двадцатого года была очень тихой, бестрамвайной, безмагазинной. После дождя – непролазная грязь. <…> Вокруг Иверской толпился темный люд – не в религиозном, а в уголовном смысле, – бывшие просвирни торговали в Охотном ряду горячей пшенной кашей на воде и мутным сладковатым пойлом, называвшимся, по старинке, «сбитнем», – вспоминала переводчица Рита Райт-Ковалева, ходившая по Москве за Маяковским чуть ли не с тетрадкой, чтобы записывать хронику его жизни.
Маяковский здесь присутствует не случайно – вместе с футуристами Бурлюком и Каменским он разукрасил лавки Охотного ряда. Вениамин Каверин запомнил, что в те годы «Охотный ряд был низкий, длинный, деревянный и раскрашенный. Художники-футуристы намалевывали странные картины на его стенах – людей с зелеными лицами, церкви с падающими куполами».
В 1923 году в Москву приехал Евгений Петров, будущий прародитель Остапа Бендера, он писал: «Москва была грязным, запущенным и беспорядочным городом. В конце сентября прошел первый осенний дождь, и на булыжных мостовых грязь держалась до заморозков. В Охотном ряду и в Обжорном ряду торговали частники. С грохотом проезжали ломовики. Валялось сено. Иногда раздавался милицейский свисток, и беспатентные торговцы,