– Какой? – спросил Стасов.
– Да вот, смерть. Я уверен, и вы ее ждете.
– Черт бы ее побрал! – воскликнул Стасов. – Мерзость, пакость, да еще готовиться к ней! Я часто плохо сплю, ворочаюсь в постели, как подумаю, что придется умереть.
– Однако вы чувствуете же старость, приближение конца?
– Ничего не чувствую, ни в чем себе не отказываю, как прежде, и надеюсь, что и вы, Лев Николаевич, ни в чем себе не отказываете. Вот, ездите верхом, играете в лаун-теннис…
Стасову было тогда восемьдесят лет. Его мощная, крупная фигура дышала жизнью, энергией и здоровьем. Он шел быстро, держа шляпу в руках, так как всегда чувствовал жар в голове. Толстой хотя был моложе Стасова, но казался старше.
«Как различны их взгляды на жизнь, – подумал я, – но как одинаково они ее любят и ценят!»
Лев Николаевич стал спрашивать меня, что я делаю, над чем теперь работаю.
– А лепите вы животных? – спросил он меня.
– Лепил, но мало.
– Какое это чудное искусство и какое важное! В особенности если выразить то сочувствие, которое люди должны бы питать к животным. Я видел замечательную картину, которая убедила меня, как высоко бывает искусство, когда оно выражает любовь, все равно, в ком эта любовь ни проявилась бы. Собака стоит на берегу с поджатым хвостом и смотрит вдаль, где виден удаляющийся корабль. Страшная тоска и боль чувствуется во всей фигуре собаки, которая оставлена своим хозяином. Впечатление очень сильное, и чувство жалости к животному неотразимое.
Я рассказал Льву Николаевичу, что недавно я видел в Париже, в «Салоне», скульптурную группу «Друзья». Обезьяна ищет у собаки. Собака прижалась к своему другу, и ей так приятно, что она зажмурила глаза и вся съежилась. Чувство дружбы поразительно выражено в этом произведении искусства. Льву Николаевичу это так понравилось, что, придя домой, он со всеми поделился моим рассказом.
Мы, продолжая прогулку, подошли к забору сада.
– Стойте, – сказал Лев Николаевич, – тут в кустах должен быть проход. Отсюда мы ближе попадем в сад.
И, расправив кусты, он показал мне довольно глубокий ров.
– Осторожно! – предупредил Лев Николаевич. – Темно, а подъем наверх очень крутой.
С трудом взобрался я наверх и предложил руку Льву Николаевичу, чтобы помочь ему.
– Нет, не надо. Я привык. Каждый день взбираюсь таким путем.
И молодецки, как юноша, спрыгнул он вниз и с особенною легкостью взобрался наверх. Мы вышли на большую аллею. Стало светлее.
– Эта самая старая аллея, любимое место моих предков. Тут бабушка и дедушка гуляли.
После чая мы с нетерпеньем ждали обещанного. Лев Николаевич принес из своей комнаты тетрадку. Стасов сел возле него. Софья Андреевна, все еще больная, сидела в своем углу у