Я сел в маленькое суховатое кресло в его кабинетике, что он себе устроил внизу в маленькой комнате, спросив, не против ли я, если он займёт её. Я не был против, мне не был нужен кабинет, а ему незачем теперь было быть рядом с Лёлей и Митей, когда он работал. Митя и сюда приходил к нему, вернее он брал его, устраивая на узком диванчике с игрушками. Но Митя лез к нему на руки, садился за стол, когда он печатал на компьютере или писал.
Отец не гнал его. Я знаю почему. Лёля была с ним в эти часы, когда Митя мешал ему работать.
Я спросил, над чем он работает теперь, ведь целая лаборатория не проводит исследований для него.
Он оживился:
– Я обнаружил здесь, в глубокой провинции совершенно новые особенности всех «наших» болезней. Не кожных, разумеется, эти нормальные болезни, они везде одинаковы, запущены, бывают, но в целом всё то же. А вот «венера» имеет совершенно другое лицо. И раньше-то мои пациенты, бывало, вызывали оторопь, даже во мне, цинизмом своего отношения и к вопросам пола, и к жизни в целом. Но здесь… я будто в 19й век попал. Во времена, описанные Булгаковым, Вересаевым, Буниным и другими нашими обличителями «ужасов» деревенской жизни. Или вообще в Средние века, хотя… в деревне время, похоже, вообще не движется… всё то же… Я ещё только прикоснулся к этому всему, но… Мне нехорошо становилось от общения с этими людьми, моими соотечественниками. Они жили в какой-то совсем другой реальности, не в той, в какой жил я и мои близкие. Но как живут эти люди? Чем? Смысла в их жизни теперь нет даже того, обыкновенного, человечьего, что был тогда, сто и двести лет назад. Поэтому такое чудовищное пьянство, распутство и гибель всех остатков человеческого… Дерматовенерологический приём совсем мне отошёл, как и кожные койки, ты знаешь. Так вот… – отец переводит дух после того, как произнёс такую длинную страстную речь. – Когда ко мне пришла первая пятнадцатилетняя с люэсом и гонореей вместе, я посчитал это ЧП. Но теперь за этот только месяц, я их, этих полуподростков увидел уже четверых. У них в деревне Чернушки стоит посреди улицы некий диван, где они всё лето предавались самым низким развлечениям. И часто все вместе… Вот к зиме у всех вторичный сифилис уже, беременности, аборты… Что я увижу дальше? Я работаю только месяц… Даже страшно, – он вздохнул, потёр лоб пальцами. – Какой мир мы оставим Мите…
Я смотрю на него с восхищение в очередной раз. Когда-то мне казалось, что он выбрал именно эту специальность из чисто материальных соображений, но за годы рядом с ним я убедился, что это не так, он увлечён своим делом и, что ещё важнее и реже, вовлечён в него всей душой. Он болеет сердцем за всех тех, кого приносит на его профессиональный путь. И он только месяц здесь. Ещё придумает какую-нибудь штуку, чтобы помогать таким вот «диванным» ребятам и девочкам…
В середине февраля, почему-то не раз отметившегося в нашей семье разнообразными катаклизмами и прекрасными и ужасными, Ольга Олеговна принимая у меня пятничное дежурство, с улыбкой сказала:
– Странное