– И что сие значит, царица моя? – спросил Потемкин после небольшой паузы.
В голосе фаворита была заметна обеспокоенность. Но Екатерина понимала, что он догадался о причине ее странных слез. Стесняясь, она все же попыталась объяснить их:
– Сама не знаю, что на меня нашло. Видимо, так бывает у женщин от переизбытка чувств. Со мною такового прежде не случалось. Чаю, не испужала тебя, mon ami?
Последовал немедленный ответ:
– Эк, испужала меня! Я сам тебя любил и люблю до слез. Не смотри, что не видела их, – сказал он насмешливо и подмигнул ей.
Екатерина заулыбалась. Сии слова тронули ее; она благодарно прижала его крепкую руку к себе.
– Эдак вы, сударь, любую женщину может заполучить, даже самую стойкую, не то, что меня, живущую с «холодным супом», – сказала она, лукаво улыбаясь и отворачивая лицо от его взгляда.
– Холодным супом? – с удивлением переспросил Григорий.
– Так я называю князя Васильчикова, – сказала она саркастически.
Потемкин расхохотался.
– Коли суп, да еще холодный… Таковым супом можно отобедать, но не вкусно… – он, не докончив свою мысль, спросил:
– Позвольте полюбопытствовать, как вы соизволите меня прозвать? Не горячим ли супом?
Потемкин, навалившись на согнутую в локте руку, безотрывно смотрел на нее. Екатерина улыбнулась:
– Не знаю пока. Но про себя я всегда называла вас «умницей». Я же не знала, милый мой, что опричь того, у вас так много других достоинств, Гришешишенька. Как вам новое прозвище?
Потемкин усмехнулся, пожал плечами.
– Хм… Я и не запомню, как оно произносится…
– Запомнишь, милый. Времени на то будет у нас много, – заверила она его, заглядывая ему в глаза. Рука ее хотела все время касаться тела нового любимца, отчего тот все время находился в возбужденном состоянии и не желал отпускать ее.
Через несколько часов, ближе к обеду, Григорий Александрович, азартно игравший в тот момент в бильярд с статс-секретарем императрицы, Иваном Елагиным, получил от Екатерины записку:
«Я встревожена мыслью, – писала она ему по-французски, – что злоупотребила Вашим терпением и причинила Вам неудобство долговременностью визита. Мои часы остановились, а время пролетело так быстро, что в час ночи еще казалось, что нет и полуночи…».
Самодовольно улыбнувшись, Потемкин опустил записку в широкий карман модного кафтана.
К своему немалому удивлению Потемкин в то утро, опричь парадного мундира,