Луна светила в окно: Моисей, прищурившись, задумчиво смотрел в небо со своей стены.
– Ну что, не нашла ничего?
Раньше он никогда не говорил, но Марека не удивилась. Она была уверена, что рано или поздно это произойдет. Голос знакомый и слышен не снаружи, а откуда-то изнутри, как будто в наушниках: его хорошо слышно, а саму себя и все остальное – тихо-тихо.
– Не нашла.
– Там и не было ничего. Подушки-то не наши. Софа старая, а это барахло кто-то из приезжих притащил. Может, от соседей или тоже со свалки. За всем не уследишь. Я боялся, что там внутри клопы или тараканы – не люблю эту живность, просто терпеть не могу. По мне они разгуливают как по обоям… – Моисей нервно закашлял, а Марека поежилась, вспоминая, как бесстрашно шуровала рукой в сухом поролоне. – Куда старый атласный матрас вынесли, не помню. Не уследил…
– А там было что-то?
– Было. Фотографии, письма, бумаги. Анечка сама зашивала после того, как Фаину арестовали. С этим покушением шуму очень много было, всю родню, что в Москве жила, на Лубянке держали, все молчали, плакали. Анечка черная ходила. Я ей говорю: не мучайся уже, сожги, здесь не убережешь ничего. А ей жалко: семейный архив, память. Предупреждал ее, что эта анархистка Фаина до добра не доведет. В этой молодой женщине столько злости! Откуда в ее годы столько злости? Или не предупреждал, а только хотел? Анечка чуть не молилась на нее: «Фая умница, Фая то, Фая сё», а та столько бед в наш дом принесла. Куда матрас делся – не помню. Спроси у Рути. Хотя она не скажет. Она трусливая, даже такую ерунду помнить боится. Жалко ее, вся жизнь кувырком как-то, все покоя найти не может.
– Постой, я не успеваю. Фотографии, Анечка, Фаина, покушение, бабушка… Давай по порядку. Значит, я не ошиблась, значит, ты можешь мне всё рассказать. А показать? Ты со всеми разговариваешь? Они тебя тоже слышат?
– Поговорить-то со всеми можно, но слышат не все. Кто боится, кто на ухо туг, а кто только себя и слышит. Раньше веселее было. Из теперешних, из ваших, последним был Сашин отец. Хороший мальчик был, умный, смелый. Все хотел историю семьи написать, меня ночами донимал. Ругались мы с ним частенько. Как распалимся оба, он кричит: «Не может быть!», а я: «Как это не может, если было?!» А он по комнате бегает: «А ты что же, просто наблюдал и молчал?!» Его бы на мое место, я бы посмотрел. Задним умом все крепки… Он вот здесь и спал, на этой софе. А потом собрал рюкзачок, сложил туда свои тетрадки и уехал в Крым. Там и погиб, со скалы сорвался. Или столкнули? Помню, что я не успел. Я ведь ни с кем с тех пор не разговаривал, все размылось как-то. Видно, никто давно не думал о прошлом, вот и подзабылось. Тело там и похоронили, на нашем кладбище в Иосафатовой долине. Да и сам он сюда больше