Сердце молотом стучит!
Мне не надо сайдинг-банков,
Прочь офшоры-кобели!
«Хаммер» закрути в баранку,
Пылью сделай все рубли!
Но чтоб вновь на белом свете
Ожила рассудка кровь!
Эхо, знаешь, я в ответе
За Отчизну, за Любовь.
Эхо слушало, вздыхало
И рыдало по ночам,
Эхо думало, молчало
И грозило сволочам.
Умер я… в плену, в оковах
На груди святой души,
А потом вдруг ожил снова.
Слышу шёпот: «Не спеши…»
Мне шептало эхо тихо:
– Странник, я тебя люблю,
Я, как мастер, как портниха,
Саван золотой сошью.
Будешь нежиться, как в сказке,
Грешник, не умри совсем!
Где восторг души, где ласка,
Где дыхание богем?!
Ожил я в беду иль в счастье,
Эхо оживило вновь.
– Прочь страданья, прочь ненастья!
Я воскрес! Но где любовь?!
И опять печаль, тревога
Защемили сердце, грудь:
– Эхо, сжалься ради Бога,
Сделай, сделай что-нибудь!
Пусть начнётся жизнь сначала.
Вера будет и тепло…
Ты не раз меня спасало,
Душу нежило и жгло…
Дай простор мне, дай молитву,
Клятву дай и чудеса…
Вера в счастье не забыта!
Пашни, воды и леса
Любим мы, а это значит
Дух России, страшный пир
Мы разучимся дурачить
И построим новый мир.
Эхо слушало, вздыхало
И рыдало по ночам,
Эхо думало, молчало
И грозило сволочам.
И опять на белом свете
Слышал я и стон, и крик…
Эхо превращалось в ветер, —
Исцеляющий родник.
Вновь осенними ночами
Нам дарило радость, свет
И с молитвами, свечами
Стих слагало, как поэт.
Анюта не могла сдержать слёз. У неё словно остановилось дыхание. Губы её плотно сжались, брови напряглись в какой-то жуткой растерянности. Она то ли плакала от радости, то ли смеялась от печали и нежности, и вдруг с точностью стенографа повторила слова своего любимого:
Мне не надо сайдинг-банков,
Прочь офшоры-кобели!
«Хаммер», закрути в баранку,
Пылью сделай все рубли!
– Браво, браво, дорогой мой поэт!.. – она опять то ли заплакала, то ли засмеялась. – Но этого никогда не будет! Материя торжествует, а дух страдания, любовь к милосердию, к женщине так и останутся невостребованной, незавершённой, безответной любовью. И если, не дай бог, что-то случится с нашей грешной планетой, то первыми её покинут жирные, плохо соображающие коты вроде нашего кастрированного Барсика, не учёные, не космические следопыты, не гении, а властвующее бездарное звено, пустоеды, злодеи.
Анюта была счастлива. Наконец-то поэт заговорил о конкретной печальной любви, не безумно плотской, как с энгельбардовскими мумиями, после которых он обычно отворачивался, словно без особого удовольствия заканчивая необходимый обряд мужской страсти. Молчал и думал, думал и молчал.
«Любовниц